— Принесла нелегкая… — пробормотал он, глядя, как из кабины выпрыгивает сам комендант Бааде. — Акуля…Бери детей и к сестре огородами. Быстро! — нервно произнес он, не сводя глаза с толпящихся у забора немцев.
— К какой?
— К любой! У тебя их, слава Богу, три! Через окно! Огородами! Быстрее…
Невестка наспех укутала Шурочку в свой старый пуховой платок, Колька натянул на голую ногу валенки. Портянки скатывать было некогда…
— Быстрее… — дед Федька уже ждал возле распахнутого окна. Помог вылезти Акулине, принявшей у него детей.
— Батя…
— Нет времени! Сейчас они начнут окружать дом.
— Дедуля! — захныкала Шурочка.
— Бегите!
Краем глаза он заметил, как к калитке подошел Бааде в офицерском кожаном плаще и фуражке. На поясе у него висела расстегнутая кобура, и торчала рукоятка пистолета. Все это, было неспроста, как и то, что они заявились к нему сразу после диверсий. А может просто ехали мимо и решили спросить дорогу? Дед Федька ругнулся про себя и пошел открывать.
— День добрый, хозяин! — поздоровался Бааде со своим неизменным легким картавым акцентом.
— И вам не хворать! — откликнулся Подерягин, подходя поближе.
— Хворать? Не понял комендант.
— Болеть, — пояснил дед, выжидающе поглядев на фрица, сложив на груди свои сильные руки, всем своим видом показывая, что не таит никакой угрозы в себе.
— Понятно! Вам того же пожелать не могу, увы, товарищ Подерягин! — с улыбкой рассказал Эрлих.
— Это еще почему? Неужто, я попал в немилость к действующей администрации? Комендантский час не нарушаю, сказали поселить у себя двух солдат — поселил…
— Законопослушный гражданин прямо-таки… — задумчиво процедил Бааде.
— Мне наш бургомистр Василь Полухин, не поверите, тоже самое говорит! Тебя хоть на доску почета вешай! — пошутил дед Федька, немного успокоившись. Немцы агрессии не проявляли, топтались за своим комендантом, считая ворон.
— Повесить говорите… — улыбнулся скабрезно комендант.
— На доску Почета! — поправил его Федька с улыбкой. Мысль о том, что надо бежать, не проходила. Он оценил, как стоят фашисты, сколько из них готовы среагировать мгновенно и остался доволен. Секунд пятнадцать у него будет точно!
— А мы как раз только, что от него!
— От кого это?
— От Василия Полухина… — уточнил комендант. — Труп его жене привезли…
— Горе-то какое… — покачал головой Федор Алексеевич. — Я слышал звуки взрывов в стороне города. Это его так там?
— Его убил я! — сообщил Бааде, с удовольствием наблюдая, как бледнеет лицо Подерягина. — И знаете за что?
— Боюсь даже представить… — Федор оглянулся назад, на свой дом, похвалил себя, что не запер дверь.
— За то, что он мне не рассказал о том, что вы связанной партизан! Взять его! — коротко скомандовал Бааде, но дед Федька его все же опередил. Он рванул к сеням чуть раньше. Пули, пущенные ему в след, впились в дверь намного выше его головы. Окно…Подерягин вылез через него, чувствуя, как забарахлило не вовремя сердце.
— Nimm Lebendig! — прокричал Бааде своим солдатам на немецком.
— Сейчас живым! — хмыкнул Федор, утопая по колено в снегу, уходя в противоположную сторону от того, куда вели следы Акулины и детей.
— Стоять! — закричал Бааде и выстрелил из своего пистолета. Колено, и без того давным-давно травмированное, обожгло жарким огнем. Нога подогнулась, потеряв опору. Дед Федор упал в снег, попытался ползти, понимая, что это безнадежно. Ему не уйти…
— Куда же вы, товарищ Подерягин? — комендант оказался первым возле него, обогнав всех своих солдат. Рывком поднял деда за шиворот и тряхнул, как тряпичную куклу. — Нам много о чем надо поговорить…
24
В плохо освещенном кабинете темно. Светит лишь яркая настольная лампа, целя прямо в лицо. Ноет разбитая губа. Судя по острой боли в пояснице, своими могучими сапожищами агенты тайной полиции отбили ему почки. Дед Федор поморщился, приходя в себя. Кабинет медленно поплыл. Лицо коменданта Бааде расплылось.
— Где прячутся партизаны? — снова спрашивает он, наклоняясь над Подерягиным.
— Не знаю…Ничего не знаю…
— Бей! — коротко приказывает Эрлих, уступая место перед дедом Федькой здоровенному солдату, одетому в черную эсесовскую форму с закатанными по локоть рукавами. Со всего размаху тот бьет по скуле. Голова откидывается назад, проваливаясь в блаженное забытье.
— Опять перестарался, Генрих! — качает головой Бааде, когда на деда Федьку обрушивается ведро холодной воды. В камере ужасно холодно. Мокрое нательное белье липнет к телу, заставляя дрожать от мороза. Кирпичные стены подвала, где его держат, покрыты капельками инея.
— Где партизаны? — снова задает надоевший уже порядком вопрос Федору Бааде, но тот только лишь улыбается беззубым окровавленным ртом, заставляя уже коменданта дрожать, уже не от холода, а от злости.
— Бей! — снова кричит он, снова отходя в сторону.
Теперь на Подерягина сыплется град расчетливых ударов. Один из них, наиболее болезненный, с хрустом ломает ему ребра справа. От боли хочется выть, но Федор пока держится, не давая возможности коменданту насладиться собственной слабостью. Далеко, ой, как далеко фрицам до настоящих волкодавов НКВД. Те работали не за идею, им просто нравилось видеть мучения жертвы, вид боли заставляли их испытывать нечто сродни оргазму, а вот в действиях эсесовца нет ни фантазии, ни выдумки.
Больно…А потом снова чернота.
— Встряхни его и посади на стул! — приказывает Бааде. Еще пару таких обливаний ледяной водой из колодца, и Подерягин превратится в генерала Карбышева. От этой мысли он улыбается, чем вызывает еще больший гнев коменданта города. Видимо, он находится в жестком цейтноте, ему срочно нужны партизаны, но, как ему объяснить, что на лесной базе у Говорова он ни разу не был, и даже если Эрлих его запытает до смерти. Он не сможет ему ничего рассказать.
Руку перетягивают жестким солдатским ремнем, прикручивая ее к столу. Иголки… Ноготь взорвался дикой болью, от которой потемнело в глазах, и потекли слезы. Дед Федька заорал, очумев от переносимых страданий. Рука дернулась, пытаясь вырваться. Бесполезно…
— Где партизаны? — еще раз спрашивает Бааде, наклоняясь поближе. Его лицо теперь видится смутно, как сквозь
