— Не знаю… — говорить получается с трудом. Мелкое крошево размочаленных зубов сыпется изо рта вперемешку с густой темно-бордовой кровью, но Подерягин этого не замечает. Сейчас весь его мир сосредоточился в указательном пальце, под ноготь которого вогнана металлическая булавка.
— Ты же понимаешь, что это не предел? Может быть еще больнее? — вкрадчиво интересуется комендант. Он не садист, в отличие от эсесовца, стоящего позади него. Ему совсем не нравится вид измученного и избитого старика, но у него слишком мало времени…Час назад пришла шифрограмма, что русские начали новое наступление, направленное на его город, а значит, нельзя было оставлять за спиной такого противника, как настоящий партизанский отряд.
— Жаль, что не понимаешь… — качает головой Бааде, кивая своему подчиненному. С азартной улыбкой тот склоняется над рукой Федора, легонечко постукивая по головке булавки.
— Ааа! АА! — тело Подерягина изогнулось дугой. Он уже не мог терпеть. Кончик булавки упирался в кость, заставляя терпеть просто адские муки.
— Прекрати-ка! Будем говорить, Федор Алексеевич? — бросается к его столу Бааде, тут же брезгливо отскакивая в сторону. Под измученным человеком растекается небольшая лужа мочи.
— Герр комендант, — отзывает его в сторону эсесовец. Их голоса Подерягин слышит, будто в тумане, откуда-то издалека.
— Да. Генрих!
— Я могу его мучить до смерти, но он ничего не скажет… — наконец-то! Обрадовался дед Федька, хоть один нормальный человек. Бааде морщится. Тяжело признавать свое поражение. Долго решает, как поступить дальше.
— Убей его! Просто убей…Без всяких своих штучек! — приказывает Эрлих. Он умеет признавать свои поражения и уважает настоящих, серьезных противников.
Спасибо тебе Господи…Шепчет дед Федор, улыбаясь. Совсем скоро это закончится. Дверь камеры хлопает. Бааде ушел. Эсесовец с сожалением достает пистолет, приставляет его ко лбу Подерягина, подавшегося, несмотря на острую боль в пальце, жадно вперед. Ему хочется умереть! Спасибо тебе Господи… Акуля…Дети…
Взгляд старика проясняется на секунду. Он видит огромное запястье, поросшее жесткими русыми волосами. Черное дуло девятимиллиметрового «Вальтера», упирающееся ему прямо в лоб.
Спаси Господи…Щелчок. Тьма. Покой.
— Куда ты поедешь? — старшая сестра Анна, разозлено выхватила пуховой платок из рук Акулины, метающейся по избе, стремительно собирающейся в дорогу. Колька и Шурка смотрели на обезумевшую мать испуганными глазами из-за занавески. Женщина вернулась домой к вечеру, захватив с собой сестру, обнаружив на огороде капли крови, истоптанные самотканые половики в горнице и полную разруху. Казалось, немцы уничтожили все, что можно и что нельзя. Побили посуду, изломали стол и табуретки, вскрыли половицы, совершая обыск дома. Ее встретил на пороге Ганс, виновато опустивший голову, собравший уже свой вещмешок.
— Ганс, миленький, — бросилась она к нему, — помоги мне! Они забрали…Забрали деда Федьку…Увезли на машине…
Немец кивал сочувственно головой, не понимая ни слова. Обнял ее, погладив по непокрытой голове.
— Ганс! — умоляла она. Анна до сих пор не понимала, как сестре удалось достучаться до немца, ни слова не понимающего по-русски, но уже через полчаса возле их дома стояла бургомистровская подвода, с наваленной на ней охапкой сена и сидящим на ее краешке Вилли. Они вдвоем терпеливо ждали пока Акулина соберется. Ганс гладил каурую лошаденку, конфискованную из колхоза, а его напарник грустно смотрел на опустевший и какой-то слишком уже тихий двор, за полгода ставший ему родным домом.
— Я должна…Понимаешь обязана! — Акулина вырвал из рук анны платок обратно и начала натягивать валенки.
— О детях подумай! — воскликнула Анна, пытаясь ее остановить. — Ведь едешь в никуда, вместе с врагами! Где ты будешь искать свекра? В комендатуру пойдешь?
— Может, и пойду! — гордо вскинула растрепанную голову Акулина.
— Там они тебя только и ждут! — съязвила Аня.
— А дети…Если что со мной случись…
— Акуля!
— Ань… — Акулина села на чудом уцелевшую лавку рядом с сестрой. — Пойми, что они мои семья! Как я буду глядеть в глаза Петру, когда он вернется? Что я ему скажу? Что даже не попыталась узнать судьбу его собственного отца, в доме которого я живу?
— Петру еще вернется надо… — осеклась Анна, поняв, что сболтнула лишнего.
— Тем более… — Акулина с трудом удержала слезы, тотчас навернувшиеся на глаза. Резко успокоилась, что-то внутренне решив для себя окончательно и бесповоротно. — Я вернусь! Обещаю! Побудь с ними до моего возвращения… — она кивнула в сторону Шурки и Кольки.
— Побуду… — кивнула Анна, удивляясь отваги своей собственной сестры. Она с детства была такая боевая и упрямая, за что нравилась всем без исключения мужикам.
— Спасибо! — они обнялись, стараясь не плакать при детях. Они за сегодня и так много навидались.
— Иди! — махнула Анна. — Ищи своего свекра…
Акулина выскочила на крыльцо. По глазам Ганса стало понятно, что, услышав непонятные крики, он уже начал волноваться, но когда женщина вышла на крыльцо, заметно обрадовался. Молча подал ее рук, помогая забраться на высокую подводу. Негромко причмокнул губами, пуская лошаденку рысью. Куда ехать? К кому обращаться? Этого ничего Акулина не знала…Она, не глядя, доверяла свою судьбу в руки двух немцев, которые не понимали ни слова по-русски и соотечественники которых были причастны к похищению деда Федьки.
Телега ехала медленно, но уверенно, преодолевая наметенные снегом заносы на дорогах. Легкий морозец неприятно холодил кожу, заставляя ежиться и прятаться в пуховой платок. Ледяной колкий ветер дул прямо в лицо, щипая покрасневшие щеки, нос, покрывая инеем длинные ресницы Акулины. Всю дорогу ехали молча. Только в самом начале их пути немцы что-то горячо обсудили между собой на повышенных тонах. Акулина ничего из их разговоров не поняла, но была не на шутку встревожена:
— Warum bist du Krankenschwester bei diesem Russen? (Зачем ты нянчишься с этой русской?) — спросил Вилли, когда Ганн в очередной раз встревожено посмотрел на задумчивую женщину. — Sie ist deine Mutter und Schwester … (Она тебе ни мать и не сестра…)Es ist notwendig, es genau hier zu werfen.. (Надо ее бросить прямо здесь.) Nichts als Ärger bringt uns diese Idee nicht! (ничего кроме неприятностей эта затея нам не принесет!)
— Sie ist süß zu mir … (Она мне симпатична) — коротко бросил Ганс, наблюдая за тем, как равномерно колышется холка каурой лошадки.
— Sie hat einen
