К концу марта от вибрации удалось избавиться. Предстояли сдаточные испытания.
* * *На Маэре в это время дела шли своим путём. Вернулась экспедиция, ушедшая за алмазами. По прежним меркам – с неплохой удачей: в сундучке оказалась чуть ли не сотня алмазов разной величины (правда, там были и откровенно крошечные, едва ли три десятых дюйма в поперечнике). Но не было того, что мог бы выручить застрявших в чужом мире путешественников. Точнее, размером один из найденных камней подходил, но дефектов в нём было недопустимо много. Сообщение об этом ушло. Также сообщалось, что до следующего года экспедиции не будет.
В ответном письме содержалась просьба о рубинах и сапфирах. Тут Сарату было о чём задуматься.
Теоретические основы выращивания корундов в своё время изложил сам Профес. Но высокопочтенный отлично знал, что повышение температуры расплава само по себе создаёт то, что называлось «инженерными проблемами»: система крепления требовала только платиновой подвески, да притом немалой толщины (или попробовать поддерживать кристалл телемагией), да ещё повышенный расход кристаллов на нагрев… короче, продукция выходила порядочно дороже. И команда принялась считать.
К сдаточным испытаниям лейтенант Семаков готовился вдумчиво. Он запланировал идти не только полным экипажем – и загрузка предполагалась соответствующей; при этом вес пресной воды, провизии и частично боезапаса компенсировали дополнительным балластом.
Но это было не всё: по согласованию с офицерами экипажа и с Нахимовым результаты испытаний должны были слегка дезинформировать противника. Семаков опасался и чрезмерно разговорчивых людей в окружении Нахимова, и просто болтовни нижних чинов в кабаках, и потому капитан Риммер также получил соответствующую просьбу.
Единственным, кто остался откровенно недовольным испытаниями ещё до их начала, был дракон. Причина была простой: хотя Таррот даже не скрывал гордости за название, но был очень уязвлён просьбой даже не пытаться следить за этим процессом – притом что ему наглядно и убедительно объяснили всю нежелательность появления дракона на широкой публике.
Адъютант Нахимова Острено также предполагался наблюдателем на борту. Насчёт него Семаков долго думал, но потом решил, что всеми силами надо будет попытаться и его дезинформировать, но лишь по возможности (считать Феофан Христофорович умел не хуже любого другого офицера Российского императорского флота). На это требовалось согласие самого Павла Степановича, которое было получено ценой долгих и проникновенных уговоров. Нижние чины получили строгое предупреждение насчёт болтовни, но тут Семаков не обольщался: шансов удержать секреты от раскрытия по пьяной лавочке не существовало. Значит, непосвящённые просто должны знать как можно меньше.
К выходам в море «Морского дракона» постепенно привыкли. Но его сдаточные испытания однозначно вызвали любопытство – у одних бескорыстное, у других вполне меркантильное. Характеристики нового корабля не могли не привлечь внимание чужих разведслужб.
Стоя в рубке (а именно там столпились все офицеры), Семаков выглядел каменно-спокойным. Отчасти и его внутреннее состояние было таким же: по результатам прежних испытаний он твёрдо знал, что уж двадцать узлов корабль выжмет. Но хотелось, разумеется, большего.
Управление уже стало привычным: штурвал, небольшие рычаги, которые Риммер почему-то называл «секторами газа», указатели тяги двигателей, небольшие рычажки, включающие дополнительные двигатели. Движки-поворотники обеспечивали «Морскому дракону» неслыханную управляемость при любой скорости. Большим циферблатом красовался иноземный механический лаг. Его уже отградуировали почти на всю шкалу, не хватало лишь отметки самого полного хода. Острено глядел во все глаза: для него-то это было совсем новинкой.
– Пора разгоняться, Владимир Николаевич, – не по-баварски хладнокровно произнёс капитан-кораблестроитель.
– Вы правы, Риммер Карлович, пора.
Еле слышный гул водомётных сопел стал громче.
– Всем на палубе: держаться за леера!
Боцманмат Кроев (обрусевший потомок голландца Кройфа, осевшего в России ещё при Петре Великом), исполнявший на «Морском драконе» обязанности боцмана, продублировал команду, несколько расширив её в матерном направлении.
– Включаю режим forçage!
Весь экипаж ощутил, как нос корабля вздыбился – не особо круто, но вполне заметно. Рёв движков стал менее низким, но всё ещё не был чрезмерно громким. Волны хлёстко били по скуле. Корпус ощутимо подрагивал.
Лейтенант Мешков быстро вышел на палубу и меньше чем через минуту вернулся.
– Владимир Николаевич, трясёт изрядно. Меткую пальбу в таких условиях не обещаю.
Риммер коротко глянул на коллегу. Тот понял:
– Даю «Гладкую воду»!
И один из рычажков был сдвинут.
– Михаил Григорьевич, оцените, каковы теперь условия для артиллерийского огня.
– Владимир Николаевич, я бы тоже хотел взглянуть.
Семаков с трудом удержался от радостной улыбки.
– Да ради бога, Феофан Христофорович. Тем более вы ведь в этом деле понимаете.
На самом деле Острено не был артиллеристом, но эта грубая лесть подействовала.
На засечку времени был отправлен сигнальщик с хронометром.
– Одна минута тридцать пять секунд, ваше благородие.
В гимназии хорошо учили считать, а в Морском корпусе это умение отшлифовали. Командир мгновенно прикинул скорость, но назвал меньшую цифру; это случилось как раз в момент возвращения старшего артиллериста и адъютанта адмирала Нахимова:
– Двадцать один узел с половиной. А ведь неплохо.
Риммер метнул короткий взгляд на Семакова, но промолчал, поскольку был в курсе начальственной задумки.
Все прочие мысленно не согласились с командиром, а Острено высказал то же самое вслух:
– Если этакое посчитать за «неплохо», что же тогда «отлично»? Ведь от самого быстроходного противника уйдём без труда. А, Владимир Николаевич?
– Да ещё это средство смягчать волнение, не забудьте. Мечта артиллериста, parole d’honneur[9]. Риммер Карлович, эта штука с любой волной справится?
– Об этом не скажу, тут к специалистам надо, но, помню, попали мы как-то в шторм, так-то нас поваляло бы изрядно, а мы прошли насквозь, как по… – Несколько мгновений иностранный специалист подыскивал поэтическое сравнение. – Короче, можно было бы поставить на палубу стол, на него стакан, налить доверху вина – и не расплескалось бы. Вот как!
Этот высокохудожественный пассаж произвёл сильное впечатление на всех, а особенно на нижних чинов, которые притворялись невероятно занятыми своими делами, но между тем слушали внимательно.
Германец состроил озабоченное лицо:
– Владимир Николаевич, с вашего позволения, я спущусь в трюм, хочу посмотреть
