И почему-то именно кусочек информации о таинственных иноземцах вызывал у офицера Королевского флота наибольшее беспокойство, хотя рациональных причин на это не было.
Разумеется, приказать Ватсону было нельзя. Но дать совет – очень даже можно.
– Знаете, Джон, – бульк… бульк… бульк… – на месте вашего начальника я обратил бы внимание на этих иностранцев. Откуда, кто такие, что могут, почему помогают русским. И особо меня интересует эта женщина-врач – хотя бы потому, что о ней известно как бы не больше, чем о других. Имя и профессия – это уже что-то.
Мистер Ватсон был нетрезв, но отнюдь не пьян.
– Фрэнк, с чего вы решили, что она именно врач, а не какая-то повитуха? Знахарка?
– Вы сами дали основания, дорогой Джон. Ваши источники назвали её врачом, следовательно, имели на то причины. Но вы правы: это надо проверять. К сожалению, русские газеты пока об этом молчат.
– Попробую… ик!
Опыт знакомства давал капитану Скотту все основания для уверенности: лейтенант не забудет попробовать.
«Морской дракон» резал форштевнем тёмно-серые воды Чёрного моря. Вахту стоял первый помощник, а капитан вглядывался в закрытое облачным слоем закатное небо и думал.
Только самому себе он мог признаться, что отсутствие иномирцев беспокоит едва ли не больше, чем все остальные неизвестные опасности. И рыжий Тифор оказался бы куда как ко двору, с его-то способностями справляться с течью. А уж о молодой докторше и разговору не было: в мимолётном, но важном разговоре с хорунжим Неболтаем тот подтвердил, что младший унтер Зябков получил осколок точно в сердце – а Мариэла Захаровна посчитала это ранение несмертельным. Надо заметить, сбережение экипажа командир полагал весьма важным.
Следовательно, надлежало сделать всё возможное, чтобы и потери в людях, и повреждения корабля были наименьшими. И потому все офицеры были вызваны в рубку.
– Господа, – тон командира был официальным, – я собрал вас, дабы выслушать пропозиции о завтрашнем бое. Прошу принять во внимание: мы не можем себе позволить значительные повреждения корпуса, также для нас неприемлемы потери в нижних чинах, ибо это уменьшит скорость подачи гранат, а значит, и скорострельность гранатомёта может упасть. Уж не говорю, что опытный гранатомётчик у нас лишь один, и ещё один малоопытный, а остальные и вовсе в этом деле… сами понимаете. Иван Андреевич, прошу первым высказаться вас, как младшего в чине.
Мичман Шёберг пожал могучими плечами, наморщил лоб:
– Линейного боя нам не выдержать, посему наилучшей тактикой полагаю сближение на полном ходу, обстрел концевого и уход по прошествии не более двух минут. Если тот окажется неуязвимым, надлежит атаковать следующего. И так, пока гранат хватит.
– Лейтенант Мешков?
– Я рассуждаю, как артиллерист. Пятнадцати гранат нам хватит для определения того, защищён ли противник. Пять под нос, пять под корму, пять в середину. В наихудшей ситуации мы останемся с неприкосновенным запасом в семь гранат. Согласен с мнением мичмана Шёберга: наскок и уход. И если пытаться палить с недоступной для противника дистанции – есть риск остаться и без успеха, и без боеприпасов.
Приму к сведению. Ещё вопрос: можно ли что-нибудь сделать, чтоб защитить от осколков комендора и подносчиков в цепочке? – Взгляд командира обратился на второго помощника.
Тот задумался.
– Это разве что после похода. Фальшборта из железа. Какая-никакая, а всё защита. А пока что…
– Понятно. Лейтенант? Князь слегка улыбнулся.
– Моя идея тоже с дальним прицелом. Прорезать на палубе ещё один люк, установить подъёмник, на нём подавать гранаты из трюма. А на палубе останутся двое: комендор и непосредственно подавальщик. Да, и вот что: уж если найдётся железный лист, соорудить из него щит для прикрытия орудийной прислуги. Это тоже после похода, понятно. Хотя… пятнадцать гранат… Есть идея. Ящик. – Глаза начарта загорелись нешуточным вдохновением. – Вот представьте, господа: ящик, а в нём пятнадцать гранат. Принайтовить его рядом с гранатомётом. Боеприпас укладывается заранее, как легко понять. При пальбе подносчик достаёт оттуда гранаты. Если после атаки разрываем дистанцию, то будет время в очередной раз заполнить ящик… понимаете?
– О, ещё одна мысль. При этом Патрушев должен находиться в трюме. Если (Господи, спаси и помилуй) Максимушкина ранят или убьют, то будет кому стать к гранатомёту. А подавать гранаты в лоток – это любой справится.
– Идея хороша, мичман. Поддерживаю. Пусть уж лучше в ящик попадут, чем в людей.
– Господа, у меня вопрос: у нас есть из чего этот самый ящик сделать?
– А вот и поглядим. Кроев!!!
– Я!
– Вот что, братец. Надобно нам до завтра изготовить ящик такого размера, чтобы в него лежаком двадцать гранат влезло. Сможешь?
Любой понимающий дело боцман отличается запасливостью. В данном случае на должностные обязанности наложилось духовное наследство чрезвычайно экономных (чтобы не сказать скупых) голландских предков Кроева. Его ответ был ожидаемым:
– Так точно, ваше благородие! Куда его потом поставить?
– Закрепи рядом с гранатомётом, братец. Так, чтобы в бою удобно брать их было. – Семаков повернулся к офицерам: – Как понимаете, господа, двадцать гранат – это чтоб с запасом. На этом закончим. Несите вахту, лейтенант.
В предутренние сумерки командира «Морского дракона» разбудил матрос-посыльный:
– Ваше благородие, вахтенный в рубку просят. Сигнал, они говорят.
– Иду.
Через пять минут Семаков уже смотрел на серебряную пластину с тусклым красным огоньком посередине. Мешков (именно он стоял вахту) проявил осторожность:
– Направление с точностью не поймать, Владимир Николаич. Сигнал на пределе. Ещё хорошо, волнения почти нет.
– Михал Григорич, прими пару румбов к югу. Ещё неизвестно, кто там. Может, и не они.
Минут через десять сигнал отчётливо усилился.
– Плёсов, буди мичмана Шёберга и поднимай команду. Завтрак отставить, с полным брюхом идти в бой нельзя. До точки пересечения ещё с час ходу. – Командир бросил взгляд на циферблат лага и добавил: – Через полчаса, самое большее, сигнальщики увидят мачты.
Семаков угадал. Только сигнальщик Мягонький выкрикнул: «Корабли на вест-норд-весте!» – а у лейтенанта в руках уже была потёртая жизнью подзорная труба.
