А на расстоянии тридцати миль «Морской дракон» шёл малым ходом, отслеживая положение и скорость противников. Тут большую помощь русским морякам оказал магистр Тифор. Всё же в водной магии он умел куда больше, чем довольно-таки простой амулет. Он докладывал и даже командовал:
– Так… есть три сигнала. Держатся вместе, расположены, как мне кажется, вот так. – Ладони магистра изобразили строй фронта. – Курс примерно юго-запад. Точнее не скажу, это надо с часик отслеживать. Теперь сбросьте скорость, Михаил Григорьевич… Ещё чуть-чуть… Ещё малость… Очень хорошо, такую и держите… Сколько на лаге?
– Пять узлов с четвертью, Тифор Ахмедович.
– Так они на этой скорости и плывут.
Через час сигнальщик доложил:
– Ваше благородие, дым стал маленько другой. Вроде угольный.
– Хорошо углядел, братец.
– Рад стараться!
– Выходит, потушили пожар, Михаил Григорьевич?
– Да, Малах Надирович, похоже на то.
– Вот бы нам ещё с пару-тройку больших гранат, так легко англичанин не отделался бы.
– Уж точно говорите, Иван Андреевич. Сейчас они верным делом до порта дотянут.
К ночи стало полностью ясно: пароходофрегат хоть и повреждён, но некритически. И командир скомандовал возвращение в Севастополь.
Малах всю дорогу выглядел будто рассеянным. На то была причина: маэрский лейтенант мысленно составлял доклад для отправки на родину.
Капитаны пароходофрегатов, плетущихся на крайне экономическом (единственно возможном в данной ситуации) ходу в Константинополь, тоже имели темы для размышлений.
Меньше всего времени на это было у коммодора Филипс-Райдера. Очень уж много хлопот свалилось сразу.
Два сильнейших взрыва наделали дел: четверо матросов пропали без вести (офицеры дружно решили, что они утонули), девятнадцать человек, в том числе два офицера, умерли от сильной контузии (по крайней мере, корабельный врач констатировал именно эту причину смерти), ещё девятеро попали в корабельный лазарет. Сам капитан отделался дёшево: сильнейший удар от взрыва швырнул его на палубу, но не причинил никаких увечий, кроме нескольких обширных синяков и тяжёлой головной боли наряду с тошнотой. Повреждения самого корабля, по счастью, относились большей частью к рангоуту и палубному настилу. Дымовая труба каким-то чудом осталась на месте, хотя оказалась сильно помятой. Наконец, взрывы не затронули ни котлов, ни машин, так что все возможности дотянуть до порта остались. И даже более того, «Донтлесс» сохранил частичную боеспособность: уцелели все орудия нижней палубы, и две трети – верхней палубы. Короче, повреждения, будучи значительными, всё же не были критическими.
Но главный вопрос оставался: почему командир русского корабля не добил противника, имея на то все возможности? Точного ответа пока не было, но версия имелась. Русский разведчик проявил особую осторожность на ответный огонь с пароходофрегатов. Большая скорость позволила этому кораблику за кратчайшее время развернуться и удрать. Но почему не проведена повторная атака?
Французский капитан имел менее подробную информацию. Правда, он слышал громовые взрывы и видел огненные шары, но последующие два взрыва были заслонены корпусом «Одина». Капитан Леру предположил, что русские артиллеристы начали целиться ниже и, вероятно, вместо корпуса корабля попали в воду. Отсюда становилась понятной меньшая мощность взрывов (на слух, конечно). Вывод следовал простой: русский разведчик, имея чрезвычайно слабую защиту от ядер, попросту испугался ответного обстрела и удрал. А тот факт, что «Донтлесс» ухитрился избежать встречи с Нептуном, легко объяснить удачей английского капитана, умелостью его экипажа и косоглазием русских артиллеристов.
Коммодор Скотт располагал наиболее полными данными для успешного анализа. Он видел все этапы сражения. У него была возможность разглядеть русского разведчика в хорошую английскую подзорную трубу. Он находился не так далеко от «Донтлесса». И наконец, он мог позволить себе потратить время на размышления, которые виделись отнюдь не бесполезными.
Имея аналитический склад ума, Фрэнсис Скотт прежде всего мысленно разделил факты и выводы. Итак, у противника вдобавок к кормовому орудию появилось второе, на носу. К тому же их оградили щитами. Выводы? Подтверждается суждение о малочисленности экипажа. Русский капитан бережёт своих артиллеристов просто потому, что заменить их не на кого. Да и сам рисунок боя просто кричит об осторожности русского. Он стал уходить из-под огня раньше, чем союзники начали стрелять. Опасается, это ясно.
Следующим фактом была стрельба из носового орудия на первом этапе боя. Кормовое просто не могло вступить в дело из-за невозможности вести огонь прямо по курсу. И тут начались трудности с выводами. Только два выстрела в воздух – почему? При той скорострельности, что наблюдалась, вполне хватило бы времени ещё на пару выстрелов, причём успешных – ведь первые две бомбы рванули прямо над палубой, хотя и высоко. А потом поворот, и только после этого ещё два выстрела, но уже в воду перед форштевнем, впрочем, не рядом.
В отличие от многих, капитан Скотт не верил в плохую обученность русских артиллеристов. Но что ещё могло быть причиной столь скупого расходования боеприпасов? И тут вспомнилось: ведь буквально накануне была слышна отдалённая канонада. Никаких кораблей союзников там не было и быть не могло. То есть учения. Весьма возможно, бомбы оказались почти полностью потрачены. Да, такое быть могло. Видимо, у русских ограниченные производственные возможности. Или эти бомбы доставляют издалека.
И всё же – почему носовое орудие целилось на такую высоту? Должна быть причина… и она-то не находилась.
Но были ещё факты, которые требовали объяснений. Главным из них английский капитан полагал значимо разный вид использованных бомб. Те, что рвались в воздухе, были явно мощнее: один их грохот чего стоил, не говоря уж об огневом эффекте. Выходит, одно орудие стреляет одним видом бомб, другое – другим? Да, такое возможно, тем более что разницу в калибрах с такого расстояния не обнаружить. Но почему?
Необъяснима была великолепная точность стрельбы для дистанции около двух
