– Уставы учим, – пошутил Никита.
– Лучше бы молитвы учили, – тоже пошутил полковник, но как-то зловеще, и сразу сменил тему: – Куприянцеву видел?
– Видел, товарищ подполковник, – Никита вздохнул.
Полковник хохотнул и заявил:
– Хороша Маша, да не наша, да, Никита? А ведь она, заметь, не просто нарядная вывеска. На счету у Зинаиды куча уничтоженных объектов. Однажды в тылу противника она села на поле, чтобы забрать своих подруг из сбитого самолета. Все у нее вышло, улетела у немцев из-под носа. Ну, бывай, майор. До встречи. Лишь бы не на скамье трибунала.
«Нас разные коллегии будут судить», – хотел сказать Попович, но прикусил язык.
Всяким вольностям есть рамки.
В десятом часу вечера Попович вышел из кабинета, спустился вниз, глянул с лестницы в вестибюль. В каморке дежурного поблескивал огонек. Никита поколебался и зашагал по коридору. Из-под двери майора Гапонова пробивался свет.
Майор спустился в подвал. Часовой оторвался от стены, сделал вид, что не дремал.
– Камеру Меркушиной открой, – проворчал Попович.
Солдат с готовностью забренчал ключами и спросил:
– Вы ее уводите, товарищ майор?
– Не сегодня. Открывай, говорю. Жди в конце коридора. Ты один на посту?
– Так точно! Нас было двое, но майор Гапонов приказал сократить количество караульных. Второй теперь дежурит на улице.
Потрясающе. Практически любой человек, обладающий определенными навыками, может войти в здание, спуститься в подвал и делать там все, что ему заблагорассудится. Эти двое разве помеха?
Он дождался, пока отопрут дверь, встал на пороге.
– Добрый вечер, гражданка Меркушина. Хорошо, что вы еще не спите.
Он покосился на уходящего часового и изменился в лице. Майор контрразведки СМЕРШ не мог заставить себя ненавидеть эту женщину. Особенно после того, как она спасла ему жизнь.
Он ловил себя на мысли о том, что хочет увидеть заблудшую овечку, и даже явление героической красавицы Куприянцевой не пошатнуло это желание. Доброхоты скоро все поймут, настучат куда следует, и тогда майору контрразведки мало не покажется.
Она привстала с нар. Глаза запавшие, волосы собраны на затылке. Юбка, сапоги, гимнастерка без ремня и знаков различия. Даша сутулилась, руки ее висели, взгляд был неживой.
Впрочем, обнаружив, кого именно принесла нелегкая, она позволила себе улыбнуться и прошептала:
– Добрый вечер, Никита Андреевич. Вы, наверное, единственный человек, которого я рада видеть. Больше никого не осталось, увы.
– А приди за вами немецкие диверсанты, чтобы увести к хозяевам, неужто не обрадовались бы? – спросил Попович.
Она еще сильнее побледнела, помотала головой.
– Уже нет. Я совершила огромную ошибку, Никита Андреевич. Не знаю, как быть дальше. Наверное, лучше не жить. – Она помедлила. – Приговорят к расстрелу, плакать не буду. Дадут срок – отсижу. Но не уверена, что смогу жить в советском государстве, которое постоянно применяет насилие к своему населению.
– Вы хотите, чтобы я ушел?
– Нет, проходите, присаживайтесь.
– Хорошо, и вы садитесь.
Они сидели на пионерском расстоянии друг от друга, оба невеселые, испытывали какую-то глупую неловкость. Женщина нервно мяла кисти рук с выпирающими костяшками.
– Вы плохо выглядите, Дарья Алексеевна.
– Это не курорт, Никита Андреевич. Сижу и жду решения своей участи. Вы тоже в прошлый раз выглядели лучше. Даже грязный и немного испуганный. – Она улыбнулась.
Он тоже не сдержал улыбку и спросил:
– Вас не обижают?
– Нет.
– Кормят?
– Кормят.
«Содержательный у нас разговор», – подумал Никита.
– Немецкие диверсанты выкрали Штеллера. Вы в курсе?
Она испугалась, втянула голову в плечи. Нет, женщина не играла.
– Боже правый! Почему?
– Свершившийся факт. – Никита пожал плечами. – Из ниоткуда вылупилась группа числом в два десятка, атаковала караулку с гауптвахтой и сбежала на болота. За ночь от их рук погибло в общей сложности полсотни человек. Вы можете что-то сказать по данному поводу?
– Мне жаль, что так произошло. Это ужасно. Я ничего не знаю по данному поводу. Господи всесильный, ведь в том, что случилось, есть и моя вина.
«Да еще какая», – подумал Попович.
– Мне и правда нечего сказать. – Покрасневшие глаза наполнились слезами. – Откуда взялись эти проклятые диверсанты?
– Пока не знаем, разбираемся. Припомните, Дарья Алексеевна, в последние сутки сюда кто-нибудь приходил?
Она зашмыгала носом, задумалась.
– Майор Гапонов несколько раз объявлялся. Еще косился на часового, рот кривил. У него была такая физиономия, словно он хотел треснуть меня по голове со всей дури, а потом позвать своих громил. Дальше все понятно. Но ничего не сделал, вас побоялся. Капитан Квашнин заглядывал, когда охранник еду приносил. Смотрел на меня как-то странно, поздоровался. Капитан Ольховский подошел с папиросой, тоже смотрел необычно, но не на меня, на Квашнина. Насмешливо так. Потом Ольховский отошел к другой камере. Там сидел бухгалтер с автобазы. Его схватили люди Гапонова в связи с доносом. Он ругался с Гапоновым, что этот дядька нужен командиру полка. Не резон ему тут сидеть на полном государственном обеспечении.
– Вы раскаялись, Дарья Алексеевна?
Она осеклась, съежилась.
– Мне кажется, я многое поняла.
– Что ж, уже неплохо. – Он хлопнул себя по коленям, встал. – Надеюсь, мы еще увидимся.
Никита поднимался по лестнице, когда услышал топот. Кто-то скатывался по ступеням ему навстречу.
Возбужденный Василий Дорофеев выпрыгнул из-за поворота.
– Ага, вы здесь, товарищ майор. Бегом, Родимов на связи!
Попович прыжками помчался вверх, протопал по коридору. Тетерин сидел перед рацией с круглыми глазами, отчаянно жестикулировал. Никита стащил с его головы наушники, нацепил на себя.
– Леха, ты? Что такое?
– Товарищ майор, не велите казнить, мы тут инициативу проявили. – Слышимость была неважная, голос Родимова обрастал каким-то объемным фоном. – За три часа в расположении противника ни черта не изменилось. Мы с сержантом Ежовым поближе подползли. Нет, нас не заметили, не волнуйтесь. У них как раз рация пищала, сообщники на связь выходили. Экипаж в самолете сидел. Мы подкрались к трапу, стали слушать.
– Ты
