И опять же вся эта современная роскошь не вязалась с простоватой и явно небогатой Марией Петровной.
Так же, впрочем, как квартира в этом элитном доме не подходила небогатым Ершовым.
— Красиво у вас! — не удержалась Эва.
— Красиво, красиво… — кивнула хозяйка. — Спасибо Арсению Михалычу…
При этом на лице ее промелькнуло странное выражение, в котором благодарность смешалась со смутным недовольством.
Эва не удержалась от естественного вопроса:
— А кто это — Арсений Михайлович?
— Зять мой, — вздохнула хозяйка. — Большой человек! — добавила она, подняв глаза к потолку.
Она недолго помолчала, но чувствовалось, что ее буквально распирает желание выговориться.
— Раньше-то я жила в другом месте. В Дачном. Дом пятиэтажный, хрущевский. Кому-то не нравится, а я привыкла. Я там тридцать лет прожила. Как переехала из Зауральска, так и поселилась.
Кухонька, конечно, маленькая, потолки низкие, и жилой площади немного, но я человек простой, мне много ли надо. Опять же все подруги рядом, всегда есть с кем поговорить.
А тут дочка моя, Ксения, вышла за Арсения Михалыча. Он у нее не первый муж, но прежний, Анатолий, был ни рыба ни мясо, копейку заработать не умел, а этот — большой человек, ничего не скажешь… — Женщина сделала многозначительную паузу. — И стала тут Ксения, дочка моя, говорить, что негоже мне в хрущевке жить. Зять — такой важный человек, а я в хрущевке. Не дай бог, кто-нибудь из его знакомых узнает. Или тем более журналисты какие-нибудь пронюхают. Этим только намекни. Ну и переехала я к ним. Квартира большущая, не то что эта, все есть…
— Ну эта тоже не маленькая!
— Ты той не видела, потому так и говоришь! В той квартире на кухне можно в футбол играть, ванных и то две, раньше я такое только в кино видела.
Только что-то Арсений Михалыч стал нервный. Как меня увидит — прямо весь трясется и капли сердечные пьет. А если я ему хоть что-то скажу — так он прямо зеленый делается. Я Ксению, дочку свою, спрашиваю — что это с ним? А она мне — это, говорит, мама, у него аллергия на твою внешность. А чем ему внешность моя не угодила? Внешность как внешность…
Мария Петровна покосилась на свое отражение в сверкающей дверце холодильника и продолжила:
— В общем, попил он капли, потом на таблетки перешел, а потом мне Ксения и говорит: так, мол, и так, мама, а только Арсений Михалыч хочет тебе купить отдельную квартиру. Чтобы ты в ней жила и ни в чем себе не отказывала.
Я сначала даже немножко расстроилась, Ксении говорю: что же, вы меня отселить хотите? Я вам, значит, мешаю? Если я что не так говорю, так я могу вообще молчать как рыба об лед.
А она мне — ничего ты не мешаешь, а только если Арсений Михалыч что решил — так непременно и будет.
Ну, я больше спорить не стала, потому что все равно без толку, и переехала я в эту квартиру. Все здесь хорошо, все удобно. Может, и не так, как у Арсения Михалыча, но все равно очень хорошо, одним словом, не хрущевка.
Только скучно мне здесь стало, словом не с кем перемолвиться. Все мои подруги, с кем я общалась, с кем на скамейке сидела, в Дачном остались, а здесь никого не знаю. Раз в неделю женщина приходит прибираться, по хозяйству помогать, Арсений Михалыч ее присылает, так с ней тоже не поговоришь — она по-русски не сильно понимает. Зульфия ее зовут.
Решила я тогда старых своих подруг в гости пригласить. Поговорить, чаю выпить…
Тут Мария Петровна спохватилась:
— Что же я тебя разговорами потчую? Надо же чайку налить…
Тут же на столе появился красивый чайный набор, Мария Петровна налила чаю, открыла Эвину коробку конфет и только тогда продолжила свой рассказ:
— Ну, послала я Зульфию в магазин, купила она печенья хорошего, конфет, ветчины, всего, что полагается. Наливочки опять же вишневой. Приехали мои подруги. Пока чайник стоял, повела я их на квартиру посмотреть. Вот это, говорю, ванная, тут джакузи, тут кабина душевая… а подруги что-то нехорошо смотрят. Одна, Таисия, она вообще на язык остра, так она говорит — здесь, Мария, не мыться, здесь военно-морские учения проводить можно.
Привела их на балкон. А Таисия опять — тут у тебя, Мария, воздушно-десантные войска могут тренироваться, отрабатывать парашютные прыжки с полной выкладкой.
Попили мы чаю, Таисия говорит — давай, Мария, я хоть посуду у тебя помою, по старой памяти.
А я возьми да и скажи — зачем ее мыть, когда машина есть посудомоечная? А если что нельзя в машине, так то Зульфия вымоет, ей за то и деньги платят.
И тут они все отчего-то сильно рассердились.
Таисия первая вскочила, ноги, говорит, моей у тебя больше не будет! — и прочь из квартиры, и остальные за ней.
Я им потом звонила, хотела спросить, чем их так сильно обидела, но они даже трубку не брали. Исключили, как сейчас говорится, из числа френдов. Так вот, Томочка, я с тех пор все думаю — за что они так на меня обиделись?
Тут Мария Петровна спохватилась:
— Что-то ты чай не пьешь?
— Я пью, пью… — и Эва поднесла к губам чашку.
— А может, мы с тобой, как говорится, немножко примем за знакомство? У меня хорошая наливочка есть! — Глаза у Марии Петровны заблестели, она очень оживилась.
Тут же на столе появилась бутылка вишневки и две пузатые хрустальные рюмки.
— Хорошая наливка! — Мария Петровна наполнила рюмки: — За знакомство!
Эва тоже символически поднесла рюмку к губам.
— Что же я все о своем? — спохватилась Мария Петровна. — Ты ведь, наверное, про своих родственников поговорить хочешь, а я все только про свое…
— Да, действительно… я с ними последние годы редко виделась, так хотела узнать, как они жили, чем занимались.
Мария Петровна снова наполнила свою рюмку, выпила. Лицо ее зарумянилось, и она продолжила:
