Анна и не заметила, что по щекам ее уже давно текут слезы и что сидит она не на шатком стуле, а на кровати. Елена обнимает ее, что-то ласково шепчет на ухо. И укачивает, как маленькую.
– Ну вот. Пришла успокоить, называется! – всхлипнула Анна смущенно. Елена мягко отстранилась.
– Не было нужды за меня беспокоиться, Анна. Я ведь знаю, мой сын жив. Пока я не увижу его мертвым, я так и буду считать его живым. С ним просто случилась беда. Спасибо вам, что пришли. И Петру Павловичу передайте благодарность мою за приглашение. Но я справлюсь. Я ж не одна, со мной Санек. Ну какие такие мысли у меня могут возникнуть, ей-богу!
– Это все Петя! Он за вас испугался. Он очень хороший, правда! – Лицо Анны вмиг порозовело.
– Да-да, конечно, – проговорила Елена очень быстро, отворачиваясь.
– Он всегда поможет, вы приходите к нам, Лена, хорошо?
– Хорошо, спасибо. – Голос Елены опять стал спокойным и отстраненным.
Анна поднялась:
– Я пойду, спокойной вам ночи.
– Спокойной ночи и вам, Анна.
Санек, затаив дыхание, подслушивал под дверью. Ему не было стыдно ни капельки. Как же он тогда узнал бы, зачем приходила эта королева к маме? А она оказалась такой же, как и все женщины, – плаксой. Он едва успел отскочить от двери, чтобы не получить в лоб шишак.
– Спокойной ночи, – пискнул он в спину удалявшейся Анне. Но она, кажется, его не услышала.
* * *Махотин смотрел ей вслед. Не слышал, что ему там втолковывает участковый, кивал невпопад, что-то мычал, якобы поддерживая разговор. Вот Анна скрылась за дверью дома Елены. Он очнулся.
– Извините, Семен Лукич, я что-то пропустил, – произнес он, все еще мысленно держа в памяти ее образ. Все повторялось. Та же болезнь, тот же ступор. Всю дорогу до дома Тихоновых он молчал. А Анна рассуждала вслух, видно, репетируя предстоящий разговор с Еленой.
Лукич смотрел на Махотина, и в нем опять закипало раздражение.
– Я вижу, вы меня совсем не слушаете. Давайте расстанемся до утра, лады? – Он устало кивнул куда-то в сторону леса.
– Да, конечно. Увидимся, – Махотин облегченно вздохнул. Нет, ему никак не хотелось сейчас ни говорить, ни думать о других. Только о себе и о ней. Он сравнивал Анну с Любавой, понимал, что они разные, и не понимал, как он мог после стольких лет памяти предать ее. Он представил себе Любаву и не почувствовал привычного волнения. Только стало грустно. Вспомнил тут же Анну, и во рту стало сухо, сердце забухало, руки судорожно вцепились в руль. «Клин клином – или это выражение здесь не подходит? – Ему было немного страшно оттого, что Любава окончательно уходит от него в небытие. – Я ее все равно буду всегда помнить», – успокоил он себя.
Он не видел ее мертвой. Он не был на похоронах, сидя в это время в КПЗ. Она приходила к нему в воспоминаниях живой, такой, какой он видел ее в последний раз, уезжая по делам в город. На крыльце их дома, с дочкой, завернутой в тонкое одеяльце, на руках. С ласковой прощальной улыбкой.
Махотин подъехал к своим владениям и посигналил. Тут же на крыльцо выбежала Алена. Глядя на ее сияющее личико, он неожиданно ощутил укол стыда: будто уже согрешил. И легкого страха: вдруг заметит? Поставив машину на сигнализацию, Махотин закрыл за собой калитку на большой кованый крюк.
– Папа! Наконец-то! Рассказывай!
– Погоди. Дай хоть умоюсь, я весь в пыли, – соврал он, чтобы выиграть время перед встречей с женой. Вот кто его просчитает в момент!
– Иди, я воду в умывальник сама налила. Ты хоть в курсе, что мыться нужно вон там, в углу двора? – Алена показала на какие-то кусты. За ними виднелось небольшое строение.
– Там наша туалетная комната? – пошутил он.
– Ага. С джакузи и кожаным сиденьем на унитазе. Иди же, мы с мамой уже успели испытать все прелести колхозной жизни.
– А у нас еда есть? – спросил он с надеждой. – Хоть хлеб с консервами?
– С этим все в порядке. Нам готовит соседка Нюша. Принесла на вечер жареной картошки и котлет.
– Здорово! – Махотин зажмурился от предвкушаемого удовольствия, только сейчас в полной мере ощутив голод.
Когда он вошел в дом, Алена уже накрывала на стол.
– Пап, нужно привезти микроволновку, а то и разогреть еду не на чем. – Алена виновато пододвинула ему тарелку с остывшей пищей.
– А плита на что?
– Это как? – Алена округлила глаза.
– Пусть мама покажет. – Он кивнул на Лизу, которая с безучастным видом сидела на кровати и листала старый журнал. Та даже не повернулась в его сторону. «Вот артистка! Ну и фиг с ней!» Он встал, подошел к газовой плите и отвернул вентиль на баллоне. Поднес спичку к конфорке, пламя весело вспыхнуло.
– Сковорода есть в доме?
Алена подала ему сковородку. Глядя, как отец, налив из бутылки подсолнечного масла, вываливает на нее содержимое тарелки и ставит на огонь, она недоверчиво поинтересовалась:
– И что, разогреется?
– А ты помешивай, чтобы все прогрелось. Помешивай, помешивай. – Он сунул в руку дочери ложку.
– Долго еще?
– Попробуй!
Алена подцепила ломтик картошки:
– Вроде нормально.
– Теперь давай выкладывай обратно в тарелку. Осторожней! – прикрикнул он, видя, как дочь неловко наклоняет горячую сковороду.
– Ты ее еще воду в самоваре кипятить научи, – подала голос Лиза.
– Как это? Мы же чайник привезли электрический! – Алена посмотрела на медный самовар, стоящий на тумбочке.
– Сейчас доем, и пойдем во двор. Чайку с дымком на ночь – м-м-м… кайф! Ты пока щепок набери в сенях. Или доску найди, там есть, я видел. Я сам щепок наделаю.
– Ты-ы? – Отец не переставал ее удивлять.
– Он ведь у нас деревенский житель, два года в деревне прожил, пока… – Лиза скривилась.
– Заткнись! – не сдержался Махотин.
Алена испуганно смотрела на мать и отца. Она видела, как у матери к вечеру окончательно испортилось настроение. Особенно после пользования «удобствами». Алена подозревала, что дело вовсе не в них, в конце концов, мама прекрасно представляла себе, что ее ждет. Просто она злилась, что отец их оставил одних. Но как же она не может понять! Ведь человек пропал. Естественно, что отец предложил помочь. И она бы пошла, только не позвал никто. Алена еще раз посмотрела на мать: та побледнела и замолчала. Алена перевела взгляд на отца и испугалась уже по-настоящему. Она видела,
