Евангелина тоже не могла помочь Коулу. Она была такая красивая и добрая, что у Коула щемило сердце. Когда она пообещала отвести его к храмовникам, он испугался… но у него появилась надежда. Евангелина казалась сильной, да и кто мог лучше ее знать храмовников? Но теперь ее отправили в Яму и заставили делать то, что не пристало рыцарю-капитану. Так утверждали другие храмовники. Они сплетничали про Евангелину, говорили о ней гадости, которые приводили Коула в ярость.
И старуха тоже ничем не могла ему помочь. Он видел, как она ходит взад и вперед, иногда направляется в комнату Риса. За ней постоянно следили, и она это знала. Может быть, ей было известно даже, что и Коул следит за ней, но она притворялась, будто ничего не замечает. Коул подозревал, что старуха с самого начала умела видеть его. Просто для нее это не было важно, поскольку он не имел никакого отношения к ее замыслам.
Рыжая – Рис называл ее Адриан – не стала бы помогать Коулу, даже если бы могла. Ее, как и Риса, держали взаперти, но это ничего не меняло. Были другие маги, которые пробирались к ее дверям, чтобы доставить послания, и даже сама она пару раз изловчилась выбраться наружу. Забавно было наблюдать, на какие ухищрения пускались Адриан и ее друзья, чтобы обмануть стражников. У Адриан замыслов было не меньше, чем у старухи. Коул мог бы подслушать и все про них разузнать, но ему не хотелось. Что бы там ни замышляла Адриан, ему это ничем не могло помочь.
Никто из них не мог помочь Коулу.
Зато Коул мог им помочь. На обратном пути в город он прислушивался к разговорам спутников. Они были правы насчет храмовников. С этими придется нелегко. Раньше Коул читал в их глазах угрозу, теперь – страх. Безмерный страх, способный выжечь все на своем пути.
Еще недавно храмовники были демонами, населявшими его замкнутый мир, и все, на что его хватало, – прятаться в темноте… но, может быть, хватит скрываться? В конце концов, его не заперли в комнате, не загнали в Яму, за ним никто не следит; он волен действовать как пожелает.
Коул осторожно пробирался по темному коридору, остро, до мельчайших деталей осознавая все, что его окружало. В башне давно все спали… или пытались уснуть. Собрание, которого все так ждут, состоится завтра утром, и всеобщее напряжение достигло такого накала, что Коул ощущал его всем своим существом. Одно неверное движение – и за поворотом он наткнется на стражника. Тогда все будет кончено.
Перед дверью, к которой крался Коул, зевал толстый храмовник. Голова его то и дело опускалась на грудь, но тут же он резко вскидывался. Если бы стражник просто клевал носом, все оказалось бы гораздо проще, но Коулу не повезло. Стражнику не давал уснуть страх. Боязнь человека в черных доспехах.
Вспомнив того, Коул содрогнулся. Он словно выкован из стали, заточенной до смертельной остроты. Когда Коул таился в спальне Евангелины, этот человек почуял его. Было в нем нечто, отличавшее его от других храмовников, а что именно – Коул не мог определить. Да и не хотел.
Медленно, с отчаянно бьющимся сердцем он подошел к стражнику. Фарамонд говорил: то, что Коула все забывают, происходит не случайно. На них воздействует некая сила, которой обладает Коул. И если это так, быть может, он сумеет воспользоваться ею сознательно.
«Ты не видишь меня. Ты не заметишь того, что я сделаю». Прямо глядя в глаза стражника, Коул сосредоточился и призвал… нечто. Он ощущал его присутствие. Оно таилось в самой глубине его существа, в непроглядной тьме, куда он никогда не осмеливался заглянуть. Стараясь не поддаваться страху перед этой таинственной силой, Коул велел ей пробудиться.
И, протянув руку, со всеми предосторожностями снял с пояса храмовника ключи. При этом он ни на долю секунды не отрывал взгляда от глаз стражника. Ключи тихо звякнули, и Коул застыл. Обошлось. Воин не шелохнулся, даже не моргнул.
«Получилось! Я заставил его не увидеть меня!»
Опьяняющее чувство. Коул все так же осторожно попятился, прижимая к груди связку ключей. Дойдя до самой двери, он оглянулся и окинул стражника пристальным взглядом. Тот по-прежнему не шевелился.
Коул закрыл глаза и сделал глубокий вдох. Темная сила, которую он призвал, неумолимо подымалась все выше. Коул попытался усилием воли остановить ее, загнать в логово, но тьма не повиновалась. Она просачивалась во все поры его существа, стремясь поглотить, растворить в себе. Чтобы он истаял.
«Нет, я тебе не поддамся!»
Коул стиснул зубы, мерно дыша. Медленно и мучительно тянулось мгновение за мгновением… и наконец ему стало легче. Казалось, глубокие тени, заполнявшие коридор, удлинились, словно бы потянулись к Коулу… но он постарался не обращать на них внимания. Он – настоящий. Он стоит здесь, у входа, и готов действовать.
Коул отпер дверь. Едва слышный щелчок раздался, когда он повернул ключ в замке, неявный шорох – когда взялся за дверную ручку. Стражник стоял в каких-то двух шагах, но Коул даже не оглянулся в его сторону. И проворно скользнул внутрь.
В крохотной спальне было темно. В зарешеченном окошке видны были лишь клочок ночного неба да мелкий снежок – первый в этом году. Одинокая свеча на столе почти догорела, оплыла лужицей воска. В ее скудном свете тьма, подступавшая со всех сторон, казалась еще траурнее. Эта комната была склепом… или дожидалась того, чтобы им стать.
– Кто… кто здесь? – прозвучал из темноты дрожащий голос.
Коул едва мог различить силуэт того, кто лежал на узкой койке. Впрочем, ему это и не требовалось. Он и так знал, кто перед ним.
– Это я, Коул, – сказал он.
Фарамонд вскочил, изумленно глядя на него. Судя по виду, он не спал несколько дней, а может быть, и не одну неделю. Осунувшийся, бледный, с темными кругами под глазами, изнуренный почти до полного истощения сил. Когда-то этого эльфа с белоснежно-седыми волосами и прозрачно-голубыми глазами можно было даже назвать красавцем, но теперь он был просто очень стар.
– Я тебя вижу! – потрясенно прошептал Фарамонд. – И помню, кто ты такой. Почему? Что изменилось?
– Ты.
Коул подошел к эльфу и присел на край койки. Фарамонд взглянул на кинжал, и глаза его округлились от страха.
– Ты видишь и помнишь меня, потому что хочешь умереть, – молвил Коул.
Эльф громко судорожно сглотнул… но не отвел взгляда. Не спросил, откуда Коулу это может быть известно. И не сказал, что он ошибается.
– Завтра утром меня снова сделают Усмиренным, – сдавленно прошептал он. – Больше всего на свете я хочу умереть.
Коул
