Влад не ругал ее и не сказал вернуть руку обратно. Его голос был странно мягок, так непохож на грубость его лица.
– Это заключительный этап твоей подготовки. Это самое трудное и самое главное.
– Зачем? – Яэль чувствовала себя измотанной, сломанной. Как будто каждый километр, который она пробежала, обрушился на все ее тело сразу. – Какой в этом толк?
Влад положил свою руку на стол. Повернул ее. Шрамом вверх. Он был светлым, продырявленным. Как будто гвоздь прогнали через центр ладони.
– Это я получил в тот же день, когда потерял глаз. Тот день, когда моя жена и дочь были убиты потому, что Гестапо обнаружило, что я их обманывал.
За проведенные на ферме три года Яэль никогда не спрашивала о шрамах Влада, а он никогда не предлагал рассказать. Но она знала, что они имели отношение к золотому кольцу, которое он держал перед полуночным очагом и печальной ядовитости водки в его дыхании. (Все это было, когда он думал, что она спит.)
– Я только что вернулся из поездки в Москву, – ладонь Влада сжалась в кулак – и обнаружил, что меня ждут эсэсовцы. Мои девочки были мертвы. Я тоже должен был умереть.
– Я потерял все в тот день. Свою семью. Свое имя. Свою жизнь. Я был наполовину слеп. У этого глаза кристально-чистое зрение, но я два года даже не мог посмотреть в зеркало. Каждый раз я видел свои шрамы. Я видел их лица: моей Терезы и моей маленькой Кати. Спрашивающих меня, почему я стою тут, а они нет. Почему я не смог их спасти. Я не мог ответить на их вопросы.
Он снова открыл свою ладонь. Дал показаться старой боли.
– Но чем дольше я отказывался смотреть, тем больше понимал, что мне придется смотреть им в лицо. Чем дольше я не слушал, тем больше знал, что мне придется услышать.
– Почему? – снова спросила Яэль.
– Потому что однажды утром я проснулся и понял, что превратился в человека, который не заходит в комнаты с зеркалами. Который не использует полированные ложки и не смотрит через окна в ночное время, когда мог увидеть свое отражение. Притворяясь, что боли не было, я позволил ей укорениться во мне. Я дал ей власть над собой.
– Я решил, что не могу боятся своей жизни. Собственного отражения. Поэтому каждое утро я заставляю себя смотреть в зеркало в течение пяти минут. Встречать лицом к лицу все это.
Яэль посмотрела на свои колени, дрожащую руку:
– Предполагается, что мне станет легче, если я буду просто смотреть?
– Легче? – Влад поперхнулся от этого слова. – Это никогда не станет легче. Боль просто будет меньше. Станет тем, с чем ты сможешь встречаться лицом к лицу. Даже если только на пять минут.
– Но как насчет отделения? – Райнигер часто использовал это слово. Слово, которым поклялся Аарон-Клаус. Слово, которое Влад сам сказал во время их первых учебных занятий. Слово, для которого Яэль пришлось писать собственное определение:
Отделение: Взять что-то, полное боли и огня, и затолкнуть это в самое темное место внутри себя. Место, куда даже ты боишься идти.
– Отделение хорошо. Особенно когда делаешь то, что мы делаем. Но это не идеальное решение. Если ты всегда все подавляешь, не проявляя ни одного истинного чувства, то превратишься в вулкан. БУМ! – Рука со шрамами снова превратилась в кулак, обрушившийся на старое побитое дерево.
– Как Аарон-Клаус… – За исключением того, что это был не Бум, а Хлоп. Слишком тихий. Все впустую.
– Да. – Он кивнул. – Как Клаус. Я совершил ошибку и не научил его отделению. Вся его боль вышла неправильно. Небрежно.
Всюду кровь и помехи. Кнопки на полу. Неправильная смерть.
– Я не мог смотреть, как это произойдет снова. Не с тобой, Яэль. – Его, оставшегося без дочери, покрытая шрамами рука схватила ее, оставшуюся без отца, руку с отметками. – Это то, что делает тебя сильнее. Но ты должна научиться видеть его именно таким. И ты будешь видеть только это, если позволишь себе взглянуть.
– Так что? Я должна просто смотреть на это? Каждую минуту каждый день?
– Ты помнишь, откуда ты пришла и через что прошла. Но ты смотришь прямо. Опусти взгляд. Даже если у тебя остался только один чертов глаз.
Яэль посмотрела еще раз. Сейчас, когда Влад держал ее, рука тряслась меньше.
– Призраки останутся. Так же, как твои номера. Так же, как мои шрамы. Так же, как наша боль. – Влад убрал свою руку. – Но не нужно их бояться.
Помни и будешь отомщена.
Она положила руку обратно на стол.
День 29
Вдох.
Выдох.
Опусти взгляд. Двух чертовых глаз.
Смотри на призраков, выстроившихся в аккуратный маленький ряд.
Между цифрами, которые нельзя стереть.
12, бабушка, 13, мама, 58, Мириам, X, Аарон-Клаус.
Ты никогда не должна забывать мертвых.
Помни и все воздастся. Все воздастся.
Смотри прямо туда, где опасность.
Вдох.
Выдох.
Дождись, и на излете выдоха
Стреляй.
День 30
Прощай. Это всегда было «Прощай», не так ли?
Она никогда не могла сказать это вслух.
Глава 25
Сейчас. 25 марта 1956. Багдад – Нью-Дели
Во время Гонки Оси в 1951 случилось внезапное наводнение. Точно на окраине города Дакка. Стена грязной воды с яростью обрушилась на лидеров гонки, забрав жизнь одного гонщика и потопив байки пяти других. Один гонщик – будущий Победоносный Коби Эйзо – починил двухколесную фермерскую повозку и устремился вперед, прибыв шестым на контрольно-пропускной пункт с опозданием всего на тридцать девять минут. Некоторые оспаривали это продвижение (разве можно соревноваться в гонке на мотоциклах без мотоцикла?), но в конечном итоге должностные лица похвалили Эйзо за находчивость. Гонка Оси была о силе, выживании в еще более худших условиях. Починив повозку, не проявил ли Эйзо эти черты?
Таким образом, в условия Гонки Оси добавили правило № 27: «В случае потери мотоцикла из-за внешних сил, неподконтрольных гонщику, вышеуказанный гонщик может закончить этап гонки при помощи альтернативного транспортного средства».
Согласно правилу 27 гонка продолжалась.
Феликс-то точно ехал так, будто так и было, вжимая всю дорогу педаль газа в пол. Фары грузовика прорезались сквозь пустыню, километр за километром. Яэль, которая перелезла в кабину из кузова, показывала дорогу, высунув голову из окна. Пытаясь понять положение звезд, проносившихся над ними.
– Газа надолго не хватит. – Феликс кивнул на указатель уровня топлива, где стрелка опасно наклонилась влево.
Яэль изучала слегка пестрое небо. Они ехали – главным образом на юг, немного на восток – часами. Вопрос времени, когда они доберутся до поселения. Вопрос в том, продержится ли стрелка? Или двигатель заглохнет и они умрут на обочине дороги, станут легкой добычей для любого, кого Ветров отправил за ними, раз уж они оставляют следы шин?
– Продолжай ехать, – сказала она.
Феликс повиновался, сжав руль:
– Лука не вернулся бы за тобой. Ты же это знаешь, да?
Она знала. Разве нет?
Теперь, когда она
