Много лет назад Галя Чаликова участвовала в одной, можно сказать, преступной операции: в подмосковных Люберцах на руках у родителей кричал от боли маленький Жора. Никаких обезболивающих у семьи не было, рецепт, по тогдашним законам, можно было выписать только в будний день, а происходило это в длинные выходные, и навстречу семье никто не шел. На опубликованные Галей и ее друзьями в интернете вопли отчаяния неожиданно откликнулись самые разные люди: наркоманы и наркодилеры, их знакомые и знакомые их знакомых. Все они были готовы привезти наркотики, чтобы помочь ребенку избавиться от боли. Только никто не успел: Жора умер.
Отчаяние, до которого может довести детская боль, как-то вдруг обнажилось, сделалось публичным, касающимся всех, а не только людей, погруженных в больничную жизнь, перестало давать любую лазейку, возможность не замечать себя. И, в конце концов, всех сплотило.
Родители Жоры Винникова были одними из первых, с кем Галя Чаликова говорила о перспективе создания паллиативной службы при фонде “Подари жизнь”. Эта служба, ее врачи, медсестры и волонтеры сегодня работают как слаженный механизм, оставаясь с ребенком и его родителями до самого конца. И даже дольше. Когда ребенка больше нет, он живет в памяти: о нем говорят, его оплакивают, о нем помнят. Службой руководит Алла Кинчикова, Галина подруга, человек, готовый сорваться с места в любую точку страны, чтобы помочь: разговаривать, держать за руку, вместе бороться и вместе плакать. Алла лучше других знает, как родителям важно не остаться в одиночестве, один на один с бедой и пустотой. Именно поэтому важен День памяти: день, когда детей вспоминают все, кто их знал: рассказывают, смеются, плачут, обнимаются или просто молчат.
Когда Хаматова спросила Серебренникова, не будет ли он против того, чтобы родители умерших детей, врачи и волонтеры фонда собирались на День памяти в его “Гоголь-центре”, он опешил: “Зачем ты спрашиваешь? Конечно, да. Назовите день, когда вам будет удобно, мы всё организуем”.
19 мая 2017 года в фойе “Гоголь-центра” стояли свечи, волонтеры вместе с братьями и сестрами ушедших детей складывали из белых листов бумаги журавликов, а потом выкладывали ими прямо на полу гигантские сердца. В большом зале со сцены родители рассказывали о тех, кого они любили, музыканты пели песни, артисты читали стихи. Все вместе – плакали. И ближе к вечеру сажали цветы и выпускали в небо шарики: каждый означал конкретного ребенка, которого помнили и любили те, кто пришел. А может, и еще кого-то, чьи родные не смогли или не успели приехать. “Дети живы в нашей памяти. Пока мы помним – они живут”, – сказал кто-то из темноты галерки. И, кажется, все с этим были согласны.
Через четыре дня, днем 23 мая, в том же большом зале “Гоголь-центра” артисты, инженеры, звукорежиссеры, администратор, бухгалтеры, билетеры, постановщики и осветители театра сидели на нескольких уходящих под потолок деревянных скамьях галерки. Их телефоны молодые люди в камуфляже собрали в картонную коробку. Зал был закрыт, из него никого не выпускали. В самом театре шел обыск, обыскивали также квартиры Серебренникова, Апфельбаум, Итина и еще нескольких бывших сотрудников “Платформы”: так началось “театральное дело”.
Год спустя в “Гоголь-центр” снова пришли родители, братья и сестры, бабушки и дедушки детей, которых больше не было на свете. Пришли их врачи, медсестры, волонтеры. Раскрашивали картинки, сажали цветы, вешали на огромное дерево, установленное в фойе театра, открытки и рисунки для тех, кого любили, кого не перестали любить. С экрана Малого зала всем пришедшим улыбались дети: маленькие и большие, родные, любимые, не дожившие. Это снова был День памяти. Когда всё закончилось, в небо над “Гоголь-центром” снова взлетели несколько десятков белых шаров. Всё было так же. Как надо. Но Серебренникова на этом Дне памяти не было.
Весь год театр, чей художественный руководитель находился под арестом, старался не изменить ни одному его принципу. Здесь с той же готовностью бесплатно принимают родителей ушедших детей, сюда точно так же невозможно было купить лишний билетик на премьеру, здесь точно так же, как и все пять лет существования “Гоголь-центра”, всегда открыты двери, а в общем для артистов и зрителей буфете – встречи, мозговые штурмы, обсуждение последних новостей.
В этом театре выходят премьеры, устраиваются концерты, и, наконец, здесь проходит пятая, юбилейная церемония награждения почетным знаком “Гоголь-центр” его лучших работников. Церемонию ведет Кирилл Серебренников. Не лично, стоя на сцене: голосом в записи. И этой аудиозаписи зал – аплодирует. КАТЕРИНА ГОРДЕЕВА
ГОРДЕЕВА: У тебя незадолго до ареста Кирилла в “Гоголь-центре” вышел спектакль “Век-волкодав” по Мандельштаму в постановке Антона Адасинского, один из спектаклей цикла “Звезда” по произведениям поэтов Серебряного века. Когда Кирилл уже был под арестом, вышли ваши с Ингой Оболдиной “Две комнаты”, их поставил Евгений Кулагин. Театр с Серебренниковым и театр без него – это разные театры?
ХАМАТОВА: Кириллу удалось сделать невозможное. Это я говорю не потому, что Кирилл арестован и надо о нем, как об умершем, только хорошее, нет, совсем нет. Этот театр дышит. В нем живет энергия и редкостная сплоченность людей, для которых самое важное – жизнь театра, его работа, причем такая, какую требовал Серебренников, какая была принята здесь всегда. Ребята держат друг друга, держат театр. Знаешь, это со стороны не очень заметный, но, с моей точки зрения, настоящий подвиг. То, как Аня Шалашова, помощница Кирилла, сохраняет театр, его энергию, возможность развития и, главное, высоко поднятую голову, – это просто фантастика. Никто не объявляет забастовок или акций протеста, которые, вероятно, были бы понятны: наш режиссер арестован, и мы не будем веселиться и лицедействовать. Нет, ничего этого нет. Но есть потрясающий стоицизм: наш режиссер под арестом, но мы будем работать так, как он нас научил, как он хотел бы, чтобы мы работали. А когда он вернется, мы продолжим работать вместе.
ГОРДЕЕВА: Насколько отсутствие Кирилла, с твоей точки зрения, чувствительно?
ХАМАТОВА: Оно чувствительно, Катя. Все в театре меряется этим мерилом: что бы сказал Кирилл, как бы он отреагировал, как бы он себя повел.
ГОРДЕЕВА: Связь с ним у артистов есть?
ХАМАТОВА: В основном духовная, душевная. Но иногда через адвоката приходят письма, он пишет о спектаклях, которые играются или готовятся к выпуску. Разбирает, советует, поддерживает, ругает иногда.
Первое время мне всё это “дело” казалось каким-то мороком, нашим персональным тридцать седьмым годом. Не могу сказать, что и сейчас приняла ситуацию, но она стала, как ни странно, частью жизни. Как быстро мы привыкаем к тому, к чему, казалось бы, невозможно привыкнуть! Никогда не забуду, в какой оторопи мы с твоим мужем Колей и детьми читали твой репортаж из зала суда, который был и лучше, и оперативней, и точнее всего, что писали СМИ. Я не могла поверить, во-первых, в то, что это действительно происходит с нами, а во-вторых, в то, что вот
