Он протянул руку и нежно коснулся ее теплого плеча. В комнате действительно находилась она – целая и невредимая. И живая. Она чутко вздрогнула и приложила к месту прикосновения свои пальцы, будто ее побеспокоило щекотание паутинки.
Его пронзило несколько чувств. Говорить я больше не буду, решил он, не буду и прикасаться к ней. Не могу видеть ее рассеянный взгляд. Но я хочу ею любоваться – ведь я так редко смотрел на нее при жизни. Мне хочется войти в ее реальность и одновременно держаться в сторонке. Что бы это ни было, пусть оно не заканчивается.
Вторая мысль заключалась в следующем. Если она так реальна, то кто же в таком случае я?
Я превратился в невидимку. Сначала я счел ее за призрака, но, по-моему, по сравнению с ней я еще бесплотнее. Но я чувствую стук своего сердца, ощущаю влажный призвук слюны у себя во рту и воспринимаю свою боль.
Третья мысль прочертила его сознание как молния. Почему она одна?
Праздновать свои годовщины и юбилеи они всегда приезжали вместе. Это было их место, и они спрашивали именно этот номер, потому что здесь они и провели свою первую ночь. Неважно, что декор сменился или что таких номеров в отеле, похожих как две капли воды, насчитывается с дюжину.
Номер стал для них неповторимым – даже сами цифры на двери, казалось, возвращали их к тем давним воспоминаниям. В общем, номер вызывал у них обоих душевный трепет при возвращении на «место преступления», как она однажды выразилась и засмеялась низким чувственным смехом, от которого ему хотелось стиснуть ее в охапку и бросить на постель. А когда номер бывал занят, они испытывали нечто вроде разочарования, чуть-чуть омрачающего их взаимную усладу.
Но почему же она коротает время без него? Он ведь тоже должен там быть? Лицезреть вместе с ней себя тогдашнего, наблюдать, как он отдыхает, пока она принимает душ – или смотреть, как она читает, а он одевается, или как один из них (кстати, это всегда был он) нетерпеливо качает ногой, а другой заканчивает прихорашиваться. Куда он-то запропастился? У него закружилась голова, а его восприятие себя самого вдруг потрескалось, как старая кирпичная кладка под молотком каменщика. Внезапно у него перехватило дыхание от догадки: что, если его собственное существование не иначе как привиделось ему в звонком полусне – и жизнь его возникла безо всякой связи с реальностью?
Скоро он очнется и окажется в родительском доме: спит себе на узкой койке, а завтра ему снова в школу, после нее гонять мяч и с угасанием дня опять садиться за уроки.
Нет. Она реальна, как и я. И хотя я старик и мне недолго осталось, но я не расстанусь со своими воспоминаниями о ней без борьбы.
Но она прибыла сюда одна. Или пока одна. А что, если в номер ввалится кто-нибудь другой? Любовник, известный или неизвестный ему? Вдруг прежде она изменяла ему в этой комнате, в их номере? Сама возможность прелюбодеяния была для него опустошительней, чем ее смерть. Он отступил на шаг, а боль внутри росла и жгла, становясь невыносимой. Ему хотелось схватить ее за руки, потребовать объяснений.
Позже, подумал он сквозь муку, и не в самом конце, когда единственное, чего я жажду, – это воссоединиться с ней, или же, если вне нового мира нет ничего, то затеряться в темноте, где нет боли. Тогда ее потеря не будет мною ощущаться, и меня поглотит равнодушная ко всему беспредельность.
Он тяжело опустился в кресло. Зазвонил телефон, но было непонятно, где раздается звонок – в его реальности или в ее. Они наслаивались друг на друга, как кадры кинопленки с разными актерами. Его жена скинула домашние туфли, бросилась на кровать и схватила трубку.
– Алло? Ой, привет. Просто замечательно! Добралась нормально, и номер нам дали наш. – Она помолчала. – Неужели? Вот беда!.. И когда разрешат вылет? Значит, не вся поездка будет насмарку.
Снова пауза. Он различил жестяной дребезг собственного голоса в трубке.
– Тогда имеет смысл остановиться в отеле аэропорта. Хотя так хорошо, как здесь, там, конечно, не будет. Я тебе гарантирую. – И она рассмеялась своим непередаваемо чувственным, грудным смехом, эдаким заговорщицким контральто.
Он знал, что именно она услышала, поскольку все это он говорил ей сам – он помнил свои реплики почти дословно, как и каждую минуту того уикенда. А сейчас прошлое возвращалось к нему и вызывало бурю противоречивых чувств, главным из которых стало осознание. Нахлынуло неимоверное облегчение, смешанное со стыдом. Как он только посмел в ней усомниться! Под самый занавес, после долгих, совместно прожитых лет он подумал, что она могла ему изменить!
Позор какой! Хотелось повиниться перед ней, но не получалось.
– Прости меня, – прошептал он, и у него отлегло от сердца.
Он погрузился в воспоминания. Аэропорт засыпала пурга, и авиакомпании отменяли рейсы. Он работал до упора: было много встреч с нужными людьми. Успевал он только на последний рейс, а когда прибыл в аэропорт, надпись на табло гласила «ЗАДЕРЖКА»… а затем появилась и вовсе «ОТМЕНА». Он был вынужден провести вечер в отеле аэропорта, чтобы, пользуясь близостью, сигануть первым же утренним рейсом, если только позволит погода.
Ему повезло, и следующую ночь они встретили вместе (это был единственный раз, когда канун их юбилея они встретили раздельно: она – в их номере, а он – в комнатке совсем другого отеля, поглощая из коробки пиццу и уставившись в телевизор, где транслировали хоккейный матч).
Но, если честно, тот вечер выдался не слишком плохим – своеобразной передышкой от семейной жизни. За все сорок восемь лет их супружества набиралось лишь несколько ночей, которые он провел вдалеке от жены.
Однако у него ускользала какая-то деталь. Пробел этот странно зудел, как пятачок кожи, который тянет почесать. Он клял свою ущербную память, а его между тем одолевала буря эмоций.
К себе молодому он ощущал подобие ревности. Он был дерзким, возвеличенным своей собственной значимостью. Иногда он посматривал и на других женщин (только смотрел, не более), а иной раз подумывал о своей бывшей подружке Карен, которая, кстати, могла бы стать его супругой. Она поступила в элитный колледж на северо-востоке, ожидая, что он последует за ней, а
