Их и в самом деле оказалось много, Степан насчитал шестерых. Косматые, грязные, одичалые мужики. Такие из тайги выходят, дай бог чтобы раз в год, а уж в тайге промышляют чем придется. Грабежами небось тоже не брезгуют. А у Игната два золотых самородка. Убивают и за меньшее. Эх, лучше бы обошли, но теперь уж что? Степан поудобнее перехватил приклад. Пусть сразу увидят, что без боя они не сдадутся.
– Кого это к нам леший привел? – Самый старший и самый главный в этой лесной банде смотрел на них с ленивым интересом, ковырялся веточкой в зубах. Был он бородатый, крупный и широкоплечий, в отличие от остальных, прилично одетый. Может, ограбил недавно какого купца. – С пустыми руками али с подарками?
В руке, в которой до этого была веточка, откуда ни возьмись появился нож. Ножом этим разбойник поигрывал с небрежной ловкостью. Точно с такой же ловкостью он может всадить этот нож кому-нибудь из них в горло. Степан прицелился. Пусть видит, что они тоже не лыком шиты. Глядишь, и получится разойтись миром.
Да вот не вышло.
– Он мне подходит. – Вран улыбался улыбкой одновременно обаятельной и страшной. За крепкозубой этой улыбкой на мгновение показался крепкий птичий клюв, и глаза сделались по-птичьи круглыми, немигающими. Степан заметил эти сиюминутные перемены, а вот бородач не заметил.
– А это что у нас тут за образина? – спросил он ласково, а потом метнул нож. Так быстро, что Степан даже движение его руки не успел отследить.
Если бы на месте Врана оказался обычный человек, то человека этого уже и не было бы. Но что нежити какой-то нож? Да и не попал он в цель. Летел прямо в черный птичий глаз, а оказался в сжатом кулаке. Вран поймал его не за рукоять, а за лезвие, и по руке его теперь текли кровавые ручейки. Текли и тут же застывали черными потеками.
Повскакивали с ног остальные бандиты, похватались за то оружие, что у них было, вот только в бой не спешили, переводили растерянные взгляды с главаря на Врана, не верили своим глазам. А Степану хотелось глаза закрыть, потому что чуяло сердце дурное. Не уйти этим глупцам от ручья живыми. Для того, кого они с Игнатом вывели из болота, предстоящее – всего лишь забава. Истосковался он по крови и своего не упустит.
Так и вышло. Выстрелить не успел ни один из них. Стоило только Врану руку протянуть да шепнуть что-то на незнакомом языке, как замерли все шестеро. Бери их тепленьких голыми руками.
Вран и взял… голыми руками разделал, освежевал. Только бородача оставил на закуску.
– Раздевайся, – велел ласково.
– Отпустишь? – Бородач смотрел испуганно и одновременно заискивающе. Неужто надеялся?
– Отпущу. Раздевайся.
И отпустил… Вот как одежу аккуратненько в сторонку отложил, так и отпустил вслед за дружками. А потом, когда стихли отчаянные крики, сдернул с бедер волчью шкуру, шагнул в ручей, оставляя на воде кровавые разводы. Плескался долго, с удовольствием, а когда вышел, облачился в одежки мертвеца. Одежки сели как влитые.
– Что смотришь, пограничник? – спросил весело. – Осуждаешь?
Осуждал, но больше ужасался. И восхищался самую капельку ловкостью и силой. Вот это было самым страшным и самым мерзким. Не должно такое человека восхищать.
– Они бы вас прирезали и имен ваших не спросили бы. Или, думаешь, к костерку пригласили бы?
Не пригласили бы и да – прирезали. Да Степан и сам бы их того… Случись что, не дрогнула бы рука. Но то необходимость, а тут чистая звериная радость от смертоубийства. И помолодел Вран. И похорошел. Смотришь на такого, и смотреть хочется. Морок… Степан силой заставил себя отвернуться, а Игнат не смог. Или не захотел.
Захлопали над головой черные крылья, обдали смрадной волной. Одноглазый ворон камнем упал на то, что осталось от бородача, и Степан не выдержал, застонал…
Купаться в том ручье они не стали, и костер не разложили, и есть передумали, двинулись дальше, прямо в глухую ночь. А на рассвете вышли к Сосновому. И снова подумалось – может, отведет Боженька беду, решится Вран пойти своей дорогой, оставит их, наконец, в покое.
Не оставил, посмотрел на Игната весело, сказал:
– Ну, веди к себе в гости, братец названый!
Братец названый. Хуже лютого волка такой братец! Но кто ж Степана спросил, что тот думает?! К своему дому Игнат побежал разве что не вприпрыжку. По Настене, младшей любимой сестрице, соскучился? Или так хотелось побыстрее названого братца приветить?
Дом был старый, но крепкий, достался он Игнату с Настеной от покойных родителей. Отец их, Василий Саврасович, в Сосновом был человеком уважаемым, держал сразу две лавки, доход имел по тем временам приличный, надеялся, что сынок со временем в дело войдет и дело это расширит, планы имел очень серьезные. Вот только Игнат торговлей не интересовался и надежды отеческие не оправдал. Как только померли родители, сначала отец, а следом через год и матушка, так сразу лавки и продал, а часть вырученных от сделки денег потратил на снаряжение для их со Степаном самой первой экспедиции. С младых ногтей грезил Игнат о золоте, о том, как станет наипервейшим на всю округу старателем! И в фортуну свою верил свято. Дождался?..
Их приближение первым почуял Трезор, старый, полуслепой пес – Настенин дружок и любимец. Толку от Трезора с каждым годом становилось все меньше, и Игнат уже начал поговаривать, что следует взять новую псину, потому как во время его длительных отлучек Настена оставалась в доме, считай, одна. Бабка Праскева, такая же древняя и такая же полуслепая и беззубая, как Трезор, в защитники для молоденькой девчонки годилась мало.
Но Трезор их почуял, забрехал сипло, с надрывом, кинулся, гремя цепью, на покосившийся забор.
– Тихо, тихо, старый! – сказал Игнат, отпирая калитку. – Свои!
Да только пес не успокаивался, заходился не то лаем, не то старческим кашлем, кидался на забор. Понял, что за зверь в хозяйский дом пожаловал? Не хотел пускать?
А Вран не испугался, только плечом дернул насмешливо, и одноглазый ворон на его плече встрепенулся, гаркнул на всю округу. А с крыльца уже бежала к калитке Настена, босоногая, простоволосая, в накинутой на плечи цветастой шали. Замерло от радости сердце Степана. Сначала замерло, а потом бросилось в галоп. Эх, красивая у Игната сестренка! Тонкая, что хворостинка, с волосами рыжими, что гречишный мед, с василькового цвета глазами и веснушками на загорелом лице. А ведь раньше Степан эту красоту и не замечал. Малая да и малая, младшая сестра закадычного дружка, что с нее взять? А вот, поди ж ты, выросла в такую красавицу, в такую
