Почерневшие тела в истлевшей одежде лежали и сидели в странных позах. Запаниковавший Васильев приказал бежать оттуда как можно скорее, позже объяснив, что команда погибла от БОВ – боевого отравляющего вещества. Они еще долго потом совещались с Ашотом и Сергеичем, пока не пришли к выводу, что раз птицы там гнездятся, значит, весь яд давно уже выветрился или разложился до безопасного уровня. И уже сильно позже мастерская со станками, инструментами и оборудованием по частям переехала с корабля в ангар в полное распоряжение Семецкого, мастерившего и чинившего очень многое так необходимое для выживания.
Вид усохших черных трупов всколыхнул тогда давно слежавшиеся, далеко запрятанные в памяти воспоминания о родителях. Может быть, отца Макара постигла страшная участь этих моряков.
– Как всегда, глядишь на море? Бородатое чудовище, – послышалось за спиной. Задумавшись, Макар прошляпил, как незаметно к нему подобралась Машка-младшая. А если бы медведь? Она бросила вязанку собранного топляка и уселась рядом.
Из мелкой девчушки, которая показывала Макару язык на первом общем собрании двадцать лет назад, она сначала превратилась в несносного подростка, а затем выросла в тощую и какую-то бесцветную деваху. Такую же стервозную и дерганную, как ее мать. Правда, став женой Ашота, Жанна со временем все же поутихла.
– Сама такая, – буркнул Макар, глянув искоса.
Разговор с Машей у него почти никогда не клеился, только рубленные «да-нет» с обязательными подколками в его адрес. «Двадцать три года – не шутка. Мужика ей надо», – говаривал Васильев, и, как думалось Макару, дед был прав. Вот только эта снулая сельдь его никак не интересовала и почти всегда своим присутствием будила в душе глухое раздражение. Но она была частью его, Макара Северова, семьи, и он терпел ее выкрутасы, помня давний разговор с Васильевым, состоявшийся в день, когда будучи тринадцатилетним сопляком, стащил ружье: «Это для нас смертельно, Макар, если у нас тут разлад начнется».
– Пошли домой, чудище. Обедать будем.
А дома тем временем уютно шипела горящей нефтью раскалившаяся докрасна печка, отбрасывая из приоткрытой топки пляшущие блики на стены, укрытые тюленьими шкурами. В оранжерее сейчас шло активное созревание чего-то нужного вкусно-растительного, потому теплотехник Семецкий топил сильнее, чем обычно. В помещениях станции было жарковато.
Макар, вернувшись, скинул тулуп, и как следует намылившись мылом из моржовьего сала, с удовольствием отфыркиваясь от теплой воды, помылся. Побродив бесцельно по станции, вернулся в комнату и, улегшись на кровать, глядел в потолок – его мучило безделье.
Главной трудностью, особенно в первое время пребывания в Треугольнике, Макар считал для себя вовсе не тяжелую работу – с ней он очень скоро свыкся, и не опасную охоту или выживание в целом. Сложней всего было с развлечениями. Вот чем себя занять, когда все дела сделаны?
Нет, конечно, если покопаться, то найти занятие, чтобы убить время, – не проблема. Можно заточить костяные ножи, починить одежду и обувь, укрепить наконечники копей, подлатать ограду вокруг станции, добавить костей в забор, ведь дерева-то нет, заправить коптилку высушенным топляком и накоптить мяса впрок. И кстати, не мешало бы заполнить воздухом от компрессора баллоны для гарпунный ружей и, наконец-то, поставить двигатель от умершего вездехода в подлатанный «Енисей».
Дел много, если приглядеться. Но ни одно из них не давало отдыха мыслям или душе. Это Дед с Ашотом или Юркой могли сутками в карты или шахматы резаться. Макара же эти игры не прельщали. Ашот Ервандович, кстати, резьбой по кости начал увлекаться, штуки разные мастерил из моржовых бивней, шахматы он и вырезал. Макар тоже попробовал – резать получалось. Но то, что выходило из-под резца, только на выброс и годилось.
– А-а-бе-ед! – в коридорах мягко послышался звонкий голос тетки Маши.
Макар поспешил на кухню.
Из кухоньки еще на подходе доносилось такое домашнее позвякивание посудой и сытный запах отваренного и заправленного чесноком с солью моржовьего мяса. Все как по команде потянулись за стол из своих комнат. У рукомойника выстроилась очередь.
Рассевшись по своим местам, все накинулись на еду – отсутствием аппетита никто не страдал. Ели молча. За два с лишним десятка лет люди, вынужденные ютиться на маленьком пятачке суши, успели переговорить, облизать, вывернуть наизнанку и разложить по полочкам все имевшиеся темы. Макар уплетал аппетитные остро пахнущие чесноком куски. Настроение, подпорченное усталостью и воспоминаниями, сразу же улучшилось.
– Теть Маш, сегодня вот прям особенно вкусно! – похвалил Макар, а жующие молча мужики, переглянувшись, дружно поддержали, промычав набитыми ртами что-то невразумительное, но наверняка хвалебное.
– Да, Машенька, – исключительно, – прожевав свой кусок, сказал Ашот Ервандович.
А Дед, смачно с причмоком хрустнув зубком чеснока, показал большой палец и добавил:
– Кормилица ты наша.
– Ой, правда? – зарделась Машенька. – Спасибо, мальчики. Приятно, что цените. Но вы ошиблись, это наша Машулька готовила.
– Да?.. – удивленно протянул Макар, отодвигая тарелку.
И тут же словил локтем в бок от Васильева.
– Ну, говорю же – здорово, – прохрипел Дед Василий, вытирая жирные губы.
Близнецы дружно в такт закивали белобрысыми головами. Машка, сидевшая, как всегда, напротив Макара, покраснела и, стрельнув серыми глазами, подложила ему в тарелку еще несколько парящих кусков.
Когда все поели, выпили горячий травник и разошлись, тетя Маша поймала уже уходившего к себе Макара под локоток.
– Макар, я понимаю – сердцу не прикажешь. Но время идет, а ты молодой мужик.
Поняв к чему ведет этот разговор, он попытался вырваться.
– Не перебивай старших! Ну, Макарушка, приглядись к девке, а? Да, стервотина она конечно и тощая как полвесла. Но с лица воду не пить. Мы помрем, ты ж бобылем останешься.
– Да я…
– Я помню сынок. Я не забыла.
Они поняли друг друга без слов. Как и тогда, наползающей полярной ночью, когда Маша караулила горизонт, высматривая норвежский сейнер, забравший ее дочь Аню.
– Пойду я, теть Маш. Мне б выспаться. Завтра баркасом заняться нужно.
Уходя по коридору к своей комнате, он спиной ощущал ее взгляд, но оборачиваться не хотел.
Глава девятая
Новый день начался с повседневных забот. Умыться, поесть под томные вздохи Машки, обойти станцию и проверить ограду на предмет новых прорех и следов крупного зверя, проверить силки и, добив еще живого песца колотушкой по башке, содрать шкурку в разделочной под навесом. Шкуру промездровать, слегка посолить на срезе и растянуть под солнышком, чтобы подсохла. Снова поставить силки. Выписать леща Кольке за то, что не натаскал нефти для печки, и проследить, чтоб натаскал, а затем проводить Пашку до выгребной ямы с бидонами дерьма.
Машка все утро ныла, что надо сходить пособирать ягод в глубине острова. Ягоды, к слову, мелкие и кисло-горькие, зато вроде бы содержат много витаминов, а витамины в условиях крайнего Севера штука важная. Спихнув фыркающую, как лемминг, Машку
