Кто остался под холмом

по тому, что Лидия никак не реагировала, она вряд ли замечала, во что одет ее сын.

Кира подозревала, что за дверьми благополучного дома Буслаевых творится что-то совсем нехорошее. Беспомощность изводила ее. Однако Буслаевы оставались одной из самых влиятельных семей Беловодья, а в их маленьком городке это означало неприкосновенность.

Кира доподлинно знала, что Шишигина пыталась воздействовать на Глеба Яицкого, бессменного главу администрации, с тем, чтобы кто-то из врачей проверил состояние мальчика. После беседы директриса вернулась мрачнее тучи, закрылась в своем кабинете и провела там пять часов, не выходя наружу и огрызаясь в ответ на стук в дверь. Незадолго до этого она рассказала, что где-то поблизости живет отец Буслаева-старшего, но зовут его по-другому, потому что Алексей Викентьевич взял девичью фамилию матери, и отношений они не поддерживают. Кира пыталась отыскать его, но безуспешно. Надежда на то, что у Феди появится заботящийся о нем родственник, рассеялась.

Мальчишка все ревел на крыльце магазина, мать уговаривала его показать ладонь, продавец тащил лед, а внутри оцепеневшей Киры совершалось преображение. Занавес рухнул, и открылось то, что было за ним: огромное чувство вины, незримо управлявшее ее жизнью.

Много месяцев оно высасывало из Киры все силы, но рассеялось, едва его вытащили на свет.

«Я ни в чем не виновата».

Черепаха, как ей и полагалось, наконец-то поплыла в полную силу, загребая передними лапами и неся на спине прижавшихся друг к другу слонов.

7

Сначала длилась и длилась зима. Холодные шершавые дни скатывались в снежные комья, комья собирались в месяцы, громоздились друг на друга; декабрь прирос ноябрем, январь обхватил покрепче метлу, погнал по дорогам поземку.

– У вас какой-то непраздничный вид, – заметила Шишигина, найдя Киру вечером тридцатого декабря в ее кабинете. Кира смотрела на елку во дворе перед школой. Гирлянда таинственно мерцала, и среди ее разноцветных звезд медленно, как космические станции на орбите, поворачивались конфеты в серебряной фольге.

– Удивительный праздник Новый год, – сказала Кира, полуобернувшись. – Вы не задумывались, Вера Павловна? Странное торжество посреди зимы, когда впереди еще два месяца нечеловеческого холода. Вызов смерти. Зима, если подумать, это почти смерть: долгий-долгий сон всего живого. И в этом холоде, в темноте мы собираемся вместе, зажигаем огоньки и славим Новый год, то есть новую жизнь. Против мертвого мы выставляем мертвое дерево. Мы наряжаем его, украшаем, и оно становится не живым, но больше чем живым: оно становится чудом. Гирлянда сияет, веточки пахнут смолой и лесом, а значит, будет лето, будет тепло, будет свет.

Шишигина неодобрительно хмыкнула:

– Внизу географ разливает шампанское. Вам непременно нужно выпить, Кира Михайловна, иначе боюсь представить, в какие дебри вас занесет.

За зимой пришел март, неприятный, как отсыревшая варежка на озябшей ладони. Город стряхнул и его, и однажды разом, за один день, вдруг раздвинулись холмы, снег уполз в овраги, помчались по небесной равнине неисчислимыми бизоньими стадами горбатые белые облака.

Впервые в жизни Кира ждала лета со страхом. Она наблюдала за поступью весны, как приговоренный к повешению смотрит сквозь тюремное окошко за работягами, которые, перешучиваясь и хохоча, сколачивают для него эшафот.

Сначала они исходили из того, что справятся вдвоем, но по мере того как план обретал очертания, он так же быстро утрачивал смысл.

– Нужен кто-то еще! – Шишигина выключила компьютер и сняла очки.

– Вы позвонили музейщикам? – спросила Кира.

– И музейщикам, и подруге, и старой замшелой родне, которая считает меня еще более старой и замшелой. Было бы намного проще, будь мы не ограничены в средствах.

– Мы бы наняли частных сыщиков, чтобы они искали его вместо нас?

Старуха подняла на нее воспаленные глаза.

– Меня в который раз поражает ход ваших мыслей, Кира Михайловна! Нет, до этого я не додумалась. Моя идея была проще: оплатить Ромашовым гостиницу вместо того, чтобы пытаться пристроить их по знакомым, словно багаж в камеру хранения, где все ячейки заняты.

– Но ведь сложилось!

– Чего мне это стоило! Впрочем, если у нас с вами все получится, это не будет иметь значения, а если не получится, тем более. Послушайте, Кира Михайловна, необходим третий. Нам придется кому-то довериться.

– Страшно, – призналась Кира.

– Страшно, – согласилась старуха. – А что не страшно в нашем положении? Давайте верить в теорию вероятностей. Шансы случайно выбрать третьим для нашей теплой компании именно этого человека не так уж высоки.

«Этого человека». Когда-то между собой они называли его убийцей, затем чудовищем; к середине зимы он стал выродком. Но со временем слова обесцветились, как будто заключенный в них жуткий смысл разъел их, подобно кислоте, и осталось простое «этот человек», которое было страшнее, чем все предыдущие ярлыки вместе взятые.

– Анна Козарь? – предположила Кира.

– Она работает каждый день. Ее знают все. И, кроме того…

Кира подняла брови.

– Да, вы испытываете к ней приязнь, – с легким раздражением сказала Шишигина, – но, Кира Михайловна, вы должны понимать…

– …что Козарь тоже может быть этим человеком.

– Да.

– Да, – эхом отозвалась Кира.

Они снились ей по ночам, обступали ее, приветливо улыбаясь, она помнила каждого в этой толпе, но когда делала шаг навстречу, лица оплывали, как воск. Во сне она входила в класс, и ее охватывал страх: она знала, что эти дети ей знакомы и в то же время не могла узнать ни одного из них. «Нина Куренная, – выписывала Кира на доске, и тридцать человек за ее спиной выводили в тетрадях: «Куренная». «Лиза Хохлова». И затылком ощущала, что кто-то один не пишет, а просто смотрит.

Дальше двух имен ей продвинуться не удавалось: кошмар схлопывался. Кира просыпалась в своей комнате и считала трещины на потолке, пока сердце не начинало биться ровно.

– Может быть, отец Георгий?

– Еще хуже! За нами будут ходить стада детей. Нужен невидимка, к которому все привыкли настолько, что не замечают…

– Это описание в равной степени может относиться к убийце, – заметила Кира. – Если говорить начистоту, нам нужен бездельник. Тот, кто может околачиваться по всему городу, не вызывая вопросов. Вы со мной не согласитесь, конечно, но Воркуша…

– Отчего же, лет тридцать назад он подошел бы. Но сейчас я не доверила бы ему даже подметки от калош, не говоря о ребенке.

– Детей вообще мало кому можно доверить… – обронила Кира.

Глаза Шишигиной блеснули.

– Кира Михайловна, а ведь я, кажется, знаю…

– Кто?

Сухие губы растянулись в довольной улыбке.

– Щерба. Ваш Илья Щерба.

8

Они уезжали.

Приходили к автобусной станции, громыхая колесиками чемоданов, прятались от солнца под козырьком остановки, махали провожающим. Торопливо курили напоследок, спрашивали друг друга, не забыл ли кто сходить в туалет, ведь до поезда еще далеко, а останавливаться по пути ради одного человека никто не будет. Шофер хмыкал: он всегда останавливался.

Уезжали с детьми, поодиночке или парами. Огненно-рыжие, с волосами цвета гречишного меда и с медно-золотыми косами. Покидали город, вливаясь в ручей отпускников, не слишком бурный, но не