— Не уверен, — наконец-то промолвил он.
— Ну, так скажи примерно.
— Прелестно. Тогда… Дюжина. Но это не точно.
Таран кивнул, и выражение его лица не отражало ни единой мысли — только взгляд скользил по оживлённому рынку.
— А скольких я убил, как ты думаешь?
— Уверен, больше десятка, — отозвался Магнус, недовольно хмурясь. — И зачем ты говоришь мне всё это? Хочешь продемонстрировать свои прекрасные боевые навыки, показать, какой ты замечательный мечник? Рассказать мне о том, как злые люди ползали на коленях у твоих ног и рыдали, звали свою маму, каялись, прежде чем ты пролил их кровь? Сообщить мне, может быть, хочешь, что ты убил бы в тысячу раз больше, если б мир от этого стал солнечным и прекрасным, а счастье воцарилось над землями наших стран? — Таран в ответ на слова только прищурился и отступил от Магнуса на несколько шагов. Он так пылал гневом тогда, когда пытался перерезать принцу горло, но сейчас оставался всё таким же поразительно спокойным, что это даже не пугало.
— А ты сожалеешь о том, что убил моего брата? — он даже не услышал ни единого вопроса от Магнуса, а всё так же пристально смотрел на него.
Должен ли он раскаиваться? Солгать? Нет. Магнус знал, что обмануть брата Теона он не сможет. Лучше сразу сказать правду.
— Нет, — уверенно ответил он. — Мне грозила опасность. Мне следовало защитить себя от человека, который куда лучше сражался, чем я — по крайней мере, в те дни, когда всё случилось. И я не медлил, я делал то, что должен был. И я не могу стоять тут и говорить, что жалею о том, что попытался выжить. У меня был выбор — и этот выбор я не мог сделать в его пользу. Но сегодня, может быть, я увидел бы и третий вариант. Тогда: только убить или быть убитым.
— И что бы ты выбрал сегодня?
— Сегодня? Драться. Лицом к лицу. К тому же, я стал куда лучшим мечником сейчас, спустя год.
— Мой брат, — медленно промолвил Таран, а его голос был всё таким же безликим, — победил бы тебя.
— Может быть, — кивнул Магнус. — И что же? Думаю, ты желаешь убить меня при свидетелях? Или это очередная дружеская болтовня? На тебя очень не похоже.
— Я пришёл сюда только по одной причине: мне надо принять решение. Тогда было так понятно, так просто… Ты должен был умереть, вот и всё. Тогда у меня тоже не было выбора.
— А сейчас?
Таран только вынул меч из ножен, показывая гравировки на лезвии — символы, неизвестные слова, сияющие от лучей полуденного солнца, яркого и неумолимого.
— Это оружие дала мне моя мать. Она говорила мне, что начертанные на нём слова — это язык бессмертных. Вечный язык, который не знает ни один человек на этой земле.
— Прекрасно, — Магнус почувствовал, как течёт по венам отчаянное напряжение. — Ведь твоя мама была ведьмой?
— Да. Дрейней, могучей ведьмой, что давала силу элементалям, пользуясь магией крови и принося жертвы.
— Не понимаю, зачем ты говоришь мне это.
— Я просил тебя сказать, скольких убил я, — Таран вновь вложил меч в ножны, — и ты ошибся. Правильный ответ: одного человека. Единственного человека.
Магнус почувствовал, как его пронзила отчаянная, дикая дрожь.
— Свою мать.
— Да, — мрачно кивнул Таран. — Древние считали, что в близнецах течёт могучее волшебство, — он вновь нахмурился и устало покачал головой. — И в забытых легендах говорят, что первыми бессмертными, которые были сотворены, оказались близнецы, такие похожие и такие разные. Свет и тьма, тьма и свет. Мама верила, что тьма сильнее, тьма должна быть во главе всего этого — и она была готова отдать светлого брата для того, чтобы мощь её взвилась к небесам и воцарилась в этом мире. Она родила его — и была готова пойти на это.
— Теона.
— О, нет… Меня. Мне было пятнадцать — лет пять назад случилось… Может, она думала, что я позволю ей убить меня вот этим мечом, что я такой нежный и добрый, что позволю сделать это и не обижу свою мать, но её силы не хватило для того, чтобы меня победить. Я сражался, я бился с нею насмерть — и убил её. Разрубил пополам. А Теон тогда ворвался в дом, посмотрел на меня и увидел, как наша мама мёртвая — на две части, на две части, видишь?! — лежит у моих ног. И он не знал, что она такое. Да и я узнал только от неё самой, за несколько мгновений до того, как всё это случилось. И он поклялся, что я должен заплатить за это собственной жизнью, а я не проронил ни единого слова о правде, потому что он не понял. Он никогда не понимал. Поэтому я сбежал. Я мчался, не оборачиваясь, вдаль, не оглядывался, потому что знал, что там увижу. До этого мгновения, — в его словах послышался горький смешок. — Есть у нас что-то общее, знаешь. Мы должны были выбирать между жизнью и смертью, защищать себя или нет, и мы не можем жалеть об этом, потому что иначе давно были бы уже мертвы. Естественный отбор, кто б ни стоял на пути.
Магнус никак не мог выдохнуть ни единого слова — почему-то слова Тарана вынудили его умолкнуть. Только рынок гудел за спиной, и он закрыл глаза, пытаясь сосредоточиться на посторонних звуках.
А когда он вновь открыл глаза, то Таран уже уходил, пробиваясь сквозь толпу. Он отступил — и Магнус следовал за ним, чувствуя, что должен быть благодарным за то, что сегодня ему не пришлось бороться за собственную жизнь.
…Когда они вернулись в таверну, Йонас уже сидел в главном зале, словно ждал, когда они вернутся. Он встал со своего места и отложил книгу — Магнус только сейчас понял, что это был всё тот же томик о вине, за который прежде ухватился он сам.
— Таран, нам нужно поговорить, — промолвил Йонас. — Лучше во внутреннем дворе, там нас не услышат. И Феликс ждёт нас. Вам тоже, Ваше Высочество, было б неплохо там поприсутствовать.
— Мне? — поднял голову Магнус.
— А я неясно выразился?
— О, ну, я заинтригован. Чудно, мятежник, веди, что б не было у тебя в голове.
…За таверной можно было увидеть открытую площадку, которую хозяин таверны со своей подругой называл внутренним двором. На деле это оказалось просто пятнышком давно увядшей травы с несколькими цветочками, мелкими и некрасивыми, да ещё какой-то осколок огорода, два загона для кур и один для жирных гусей, что неумолимо громко шипели, не позволяя никому постороннему подслушать разговоры — разве что вселиться в это отвратительное животное.
Магнус и Таран выскользнули сюда следом за Йонасом — Феликс и вправду стоял в углу импровизированного
