Г. Саралидзе: Скажи, Армен, а почему же молчала армия?
А. Гаспарян: Армия на фронте.
Г. Саралидзе: Нельзя не сказать еще об одной фигуре, о которой всегда вспоминают в связи с Февралем, – о генерале Хабалове Сергее Семеновиче. Его чуть ли не крайним делают во всей этой истории.
А. Гаспарян: Ну конечно, он крайний, вместе с другими людьми. Вопрос тот же самый возникает. Ты видишь, что у тебя происходит. Как ты должен действовать, если ты давал присягу государю императору? Почему опять во всей армии нашелся лишь один человек, который сказал: «Я готов подавить это восстание», – и начал действовать? Я имею в виду будущую легенду, на тот момент последнего командира Преображенского лейб-гвардии полка полковника Кутепова.
Чем занимается Хабалов? Он докладывает в Ставку, что у него нет сил. Позвольте, а Петроградский гарнизон – это тебе что, не сила? Там сил хватило бы, чтобы войну новую начать.
Г. Саралидзе: Что же с ним происходило в этот момент?
А. Гаспарян: А он так же, как и все, ждал, чем дело закончится. «Наша хата с краю» – вот символ тех роковых дней. При этом тебя постоянно окучивают (извините за такое слово, но по-другому я не могу назвать) депутаты Государственной думы: сейчас мы здесь все быстро выстроим. Ты получишь (условно) пост военного министра, только не мешай. А потом – новая коронация и будет у нас конституционная монархия. Вот она схема. Все ушли в сторону.
Г. Саралидзе: То есть 24 февраля генерал Хабалов получил всю полноту власти в столице. И он ничего не сделал…
А. Гаспарян: Как и градоначальник Петрограда.
Г. Саралидзе: Так это все-таки была преступная халатность и бездействие?
А. Гаспарян: Сама система была такая.
Д. Куликов: Царь оказался таким, каким он оказался, и отрекся, его наследник сразу тоже отрекся. И у людей слетела крыша. У генерала Хабалова слетела и у большинства военного корпуса, даже у тех, кто был государственником и напрямую в заговоре не участвовал. А кому служить? Чей приказ выполнять? Что они должны сделать? Потом, уже при Временном правительстве, мятеж пытались поднять. Я считаю, что до сих пор недооценивают значение тезиса о стержне российской государственности – самодержавии. Вот ты стержень вынул – и все сложилось, понимаешь, все этажи сложились. Они объективно не понимали, что делали. Кстати, опять же, давай забежим в 1991 год. Мы принимали присягу в Советской армии – ну я по крайней мере и многие мои сверстники. А что, простите, Советская армия-то в момент крушения Советского Союза делала?
Г. Саралидзе: У меня в планах было обсудить 1991 год отдельно.
Д. Куликов: А мы обсудим!
А. Гаспарян: Мы просто параллели проводим.
Д. Куликов: Философский смысл происходившего и понимание того, что мы воспроизводим определенные элементы с упорством, достойным лучшего применения.
А. Гаспарян: То есть 1991 год помнят все. 1917-й, понятно, никто не застал. А на таких простых примерах…
Д. Куликов: Я просто иллюстрирую то, о чем мы говорим.
Г. Саралидзе: Так понятней.
Д. Куликов: Не многие же изучали 1917 год. А я говорю: ребят, посмотрите на 1991-й, там все то же самое. С февраля по октябрь 1917-го происходило разложение и деградация государства как института. С моей точки зрения, большевики власть даже не захватывали. Есть такое выражение: «вакуум власти». Так вот, большевики вошли в вакуум власти.
А. Гаспарян: Но к тому времени возникла историческая развилка. Либо приходит военная диктатура, либо самые радикальные революционеры. А радикальнее большевиков никого не было. И они, по сути, взяли власть, которую никто не держал, и никто не мог ее даже сымитировать, потому что после разгрома заговора военных (то, что у нас называется «Делом генерала Корнилова») власти в стране как таковой вообще не было. Не надо здесь иллюзий никаких.
Мы еще, кстати, не рассматриваем экономическую ситуацию 1917 года – вот где будет абсолютнейшая параллель с 1991-м. Это девальвация, это деньги, которые ничем не обеспечены, никаким золотым запасом, это попытки провести еще одну денежную реформу. Многие помнят события 1991 года – вот ровно то же самое у нас было в 1917-м. Дмитрий абсолютно правильно говорит: мы повторили один и тот же сюжет дважды. У нас просто поменялся состав исполнителей.
Д. Куликов: И направленность.
А. Гаспарян: И направленность, да. Теперь в другую сторону.
Г. Саралидзе: Но ведь существует точка зрения, что экономической подоплеки у событий февраля 1917 года не было.
Д. Куликов: Да ее и в 1991-м не было.
А. Гаспарян: Ее и в 1991-м не было. Но ведь эту подоплеку можно создать. За власть всегда будут бороться. Если ты заточен на то, чтобы произвести некий переворот, некое изменение в государственном устройстве, ты находишь десяток заряженных на это дело людей и можешь это сделать. Ленинская партия – самая малочисленная на тот момент. У них в октябре всего 70 тысяч человек было. Сравните с эсерами, у которых полтора миллиона!
Д. Куликов: И самое интересное – у большевиков была революционная организация. Спайка и дисциплина. И кроме того, они были абсолютно убеждены, что «весь мир насилья мы разрушим», свято в это верили. То есть ничего из прошлого им на тот момент не было нужно, надо утверждать только новое. Но утверждать надо, потому что нельзя допускать вакуума, все надо заполнить своими решениями.
Г. Саралидзе: То есть они понимали, что вакуума допускать не надо.
Д. Куликов: И они выполняли властно-управленческую функцию. Первые декреты – о мире и о земле. Это же интересная вещь! Я, будучи даже школьником, думал: вот, Ленин издал это все. Он ведь пропагандой занимался. То, что большевики продекларировали, реализовать-то было невозможно. Но это не был пиар. Они заполнили то пустое место. Они продемонстрировали управленческое решение, которого вся страна ждала несколько лет.
А. Гаспарян: И больше того: они стали постепенно возвращать вот тот самый народ-богоносец, который мы потеряли в период с февраля по октябрь 1917 года.
Почему об интервенции очень мало пишут?
Г. Саралидзе: Сегодня мы поговорим об интервенции, так как интервенция была таким процессом…
Д. Куликов: Разноплановым.
Г. Саралидзе: Разноплановым, да. Разные державы принимали в этом участие, в том числе наши бывшие союзники. Существует даже такая расхожая мысль о том, что интервенция – это выполнение союзнических обязательств, которые…
Д. Куликов: Они так и подавали ее, действительно.
Г. Саралидзе: Была интервенция и со стороны, то есть германская интервенция, и турецкие войска в этом участвовали.
А. Гаспарян: Ну, германская с этой точки зрения – это выполнение союзнических обязательств, например перед украинской Центральной радой.
Г. Саралидзе: То есть было чем прикрыться.
А. Гаспарян: Ну конечно.
Г. Саралидзе:
