– Не хочу, чтобы ты покончила с собой, – сказал Хильдекрюгер, – вдруг ты как-то навредишь себе этой штуковиной.
Он запер меня в камере и покинул карцер, оставив меня в полной темноте. Я парила, как зародыш, ничего не слыша и не видя, только молнией вспыхивала боль в раздробленном носу и на месте выбитых зубов. Вскоре в этой тишине я услышала звон в ушах и свист дыхания через переломанные носовые пазухи, услышала, как тихо капает на стены камеры кровь.
Потекли часы.
Я дубль. Дубль Шэннон Мосс, привезенный на «твердую землю», когда меня сняли с креста. Теперь я это поняла. Настоящей Шэннон Мосс была женщина в оранжевом скафандре, она была реальной. Я видела ее сквозь снег. И она мертва. А я здесь. Я прибыла сюда из НеБыТи без Рубежа, но я лишь призрак из той НеБыТи, и она исчезнет, даже если я буду жить, вся та вселенная исчезнет. Реальна ли я? На месте моего лица зияла пустота, овал мрака, а тело было как будто полым, набитым соломой.
Но боль была реальна, боль в разбитом лице, а еще отчаяние и страх. Однажды на борту «Уильяма Маккинли» нам с О'Коннором пришлось разбираться с астронавтом, чьи нервы не выдержали путешествия в «Глубокие воды», он ударил офицера. Мы схватили его, привели в карцер и сунули в камеру. Весь карцер был в его распоряжении, но мысль о железной клетке и одиночестве ужасала его больше, чем любое другое наказание. Он умолял нас выпустить его, хныкал как ребенок. И сейчас я думала о том астронавте, как он скреб стены.
Каким-то образом я оказалась на «Либре» и в невесомости. Я видела убитого старшего инженера, но как такое возможно? Я услышала отдаленные звуки. Мягкое постукивание, как будто кто-то барабанит пальцами по столу или крыса скребет когтями металл. Какие-то щелчки. А потом я их узнала: выстрелы из пистолетов, а за ними автоматная очередь. На корабле шел бой. Я задумалась о том, найдет ли это место ВМФ, придет ли кто-нибудь, чтобы меня спасти. А может, ФБР или отряд по спасению заложников, может, Вивиан все-таки выжила или кто-нибудь за нами следил. Потом за дверью карцера послышались крики, и все внезапно стихло.
Дверь карцера открылась, глаза пронзил поток света из щели. Я прищурилась и разглядела женщину, проскользнувшую внутрь, а потом она закрыла за собой железную дверь, снова погрузив нас в темноту. Николь, только совсем еще девчонка. Я услышала, как она двигается. Она старалась не шуметь, но тяжело дышала и плакала, и в мертвой тишине я слышала каждый всхлип. Она парила между камерами и подплыла ближе, а когда добралась до моей, я сказала:
– Николь, помоги мне.
Она вздрогнула и прошептала:
– Кто здесь?
– Я агент СУ ВМФ. Мне нужна помощь. Ты должна меня выпустить, Николь.
– Я тебя не знаю, – ответила она. – Никогда раньше тебя не видела. Почему тебя здесь заперли? Как ты сюда попала?
– Выпусти меня.
– Я не могу. Не могу.
Снова раздалась автоматная очередь, теперь громче. Потом еще одна, прямо за дверью. Пули отрикошетили от стенок коридора и двери с металлическим стаккато.
– Они все-таки это сделали, – прошептала Николь. – Поверить не могу… Они ее убили. Нет, нет…
Слова Николь потонули в слезах, она вытерла лицо руками и сказала:
– Нет, пожалуйста, пожалуйста, не надо.
– Кого они убили? – спросила я.
– Ремарк. Они убили ее, а теперь убивают всех остальных, – ответила Николь. – Ремарк и нашего техника по оружию, Хлоэ Краус. Они вдвоем забаррикадировались в кают-компании. Они погибли, их больше нет.
Это звучало знакомо, я уже это слышала, и я вспомнила признание Николь, когда мы стояли у амбара рядом с фруктовым садом.
– Но ты невиновна, Николь. Ты никого не убивала.
– Я люблю Ремарк, и они это знают, но не хочу, чтобы меня убили из-за нее. Я спряталась в комнате жизнеобеспечения, но они обыскивали каждый уголок, вот я и пришла сюда. Они убивают всех.
– Успокойся, Николь. Ты должна мне помочь. Я тебя знаю, Николь. Я знаю, что твой отец убедил Ремарк взять тебя на борт корабля. В Момбасе устроили праздник в ее честь. Когда это было? Через много лет.
– Через шестьсот восемьдесят один год, – сказала Николь. – Когда Ремарк приземлилась на «Либре», мы устроили церемонию Рохо, отмечающую быстротечность времени. Там я и встретила своего мужа. Он увидел меня с гирляндами на шее, в миндальной роще. А отец… он хотел, чтобы я выжила… Он убедил Ремарк взять меня с собой… Она тоже хотела, чтобы я выжила, она приняла меня…
– Я могу тебе помочь, Николь. Просто выпусти меня отсюда.
И снова стрельба. Николь приблизилась к решетке моей камеры.
– Откуда ты знаешь, как меня зовут? Я вроде со всеми здесь встречалась, но тебя впервые вижу.
– Мы знали друг друга в другом времени, – ответила я. – И были близки. Ты знала меня под именем Кортни Джимм. Мы болтали почти каждый вечер – в другом времени, в будущем. Ты рассказала мне про Кению. Рассказала про деревья, похожие на изумруды.
– Я не знаю, что делать, – сказала она.
– Выпусти меня. Я тебе помогу.
– Я не могу тебя выпустить. Они убьют тебя, если узнают, что ты была здесь. И убьют меня за то, что я тебя выпустила, за то, что с тобой говорила.
– Прошу тебя, – сказала я, но она не ответила.
Я увидела полоску света, когда она открыла дверь карцера. Николь ушла, и дверь захлопнулась.
Я осталась одна в темноте, и время растворилось. Наверное, прошло несколько часов. Время от времени я наталкивалась на липкий шарик собственной крови и приходила в отчаяние. Вдруг на корабле громыхнул глухой хлопок, так что задрожала сталь. За ним последовал еще один взрыв, гораздо громче первого. Я почуяла слабый запах дыма, едкий, как от замыкания проводки. Я закричала, зовя на помощь, испугавшись, что сгорю здесь заживо, и вскоре зажглись красные лампы – аварийное освещение – и с металлическим клацаньем зазвенел сигнал тревоги.
Корабль дернулся, по корпусу прокатился низкий стальной стон. Я услышала серию звенящих хлопков, как будто кто-то стучит сковородками и кастрюлями, а потом еще вереницу взрывов, словно сам воздух раздирали на части. Скрипела сталь, корабль дрожал. Я решила, что корпус развалится или погнется.
