Мне надо было повернуть в тот момент, вернуться домой, но я уже ощутила странную, мелкую глубь, на которую выплыла. Лицо и колени стукнулись о камни, и мне пришлось разорвать поверхность. Я неуклюже встала, пытаясь не упасть на каменистой отмели, и отвела мокрые волосы, чтобы видеть окружающее. Я сделала первый вдох и тут же учуяла это.
– Як! – взвизгнула я. – Гак! Что же это такое?
Я, наконец, распутала волосы и отвела их с глаз – и взвизгнула снова. Дохлая рыба. Кругом была дохлая рыба. И прекрупная. Сотни рыб на разных стадиях распада качались на волнах и воняли. Они толкались в меня, пока я пыталась выбраться из этой вони; глаза их были подернуты смертной пленкой – там, где не засижены мухами. Я бы и снова закричала, но для этого надо вдохнуть. Я уже задыхалась, будто живая рыба, коротко и быстро хватая воздух открытым ртом и пытаясь выбраться из реки как можно скорее. Камни были скользкие от мха, я отчаянно махала руками, в ужасе от перспективы оступиться и рухнуть опять в дохлую рыбу. Одежда тоже не слишком помогала: длинное платье промокло, облепило колени, путалось под ногами. На каждом шагу мухи тучами взлетали с рыбы и с жужжанием лезли в глаза.
Вот так, полуслепая, ругаясь, на чем свет стоит, и хватая ртом воздух, как рыба, я восстала из реки и упала в объятия смертного.
– Ты чего здесь делаешь? – завопил он.
Я чувствовала, как изумленно колотится его сердце, а сухая рубашка стремительно промокает от моего тела. Я осторожно открыла один глаз. Я стояла в грязи, которая медленно ползла между пальцами ног, и настроения мне это отнюдь не улучшило. Ну, хоть не упаду теперь. Пойманный мною смертный оказался очень хорошенький: прямые золотые волосы падали на лоб, а глаза были в цвет мягкой синевы наших жидких небес, а не этого свирепого бело-голубого сияния, что лилось сейчас нам на головы. На нем была рубашка, а на рубашке на листе кувшинки сидела лягушка и невероятно длинным языком пыталась поймать крошечную летучую лошадку. Неплохой повод начать разговор – если бы я только что не вылезла из реки, полной других, менее приятных поводов.
Надо было что-то ответить – ну, я и ответила:
– Я заблудилась.
– В этом платье?
Я посмотрела на платье. Сестры соткали его для меня из мхов и речных трав и украсили сотнями крошечных пузырьков. В этом мире это выглядело как какая-то мерцающая ткань, сплошь затканная жемчугом.
– А что с ним не так? – вопросила я, пытаясь стряхнуть кайму из грязной рыбьей чешуи, уже приставшую к подолу.
Он уставился на меня, слегка пуча глаза – по-рыбьи. Потом прищурился.
– Ты… ты, что ли, откуда-то спрыгнула? После вечеринки? С моста или типа того? И вместо того, чтобы утонуть, выплыла в… во все это…
Он обвел рукой жуткую реку, которая негромко ворчала, продираясь через запрудившую ее рыбу.
– Почему? Из-за какого-то парня?
Я мгновение подумала, потом осторожно кивнула – из-за какого-то парня, точно – и снова взялась за волосы, пытаясь сотворить из них хоть что-нибудь презентабельное. От них понесло скверным запахом. Заплакать я не могла – к чему обзаводиться слезными железами, если и так родилась в воде? Но я видела, как плачут смертные, и теперь поняла, почему. Мой первый смертный – а я торчу по щиколотку в грязи и воняю, и какая-то гнусная мелкая мошка уже кусает меня за ноги.
Купаясь в жалости к себе, я шмыгнула носом и самым жалостным образом всхлипнула.
– Ну, да. И теперь я не знаю, где мой дом.
– Ты только не плачь…
– Что ты сделал со всей этой рыбой?
– Я? – он хмыкнул. – Я просто пришел сюда порыбачить – тут здорово удить, когда лосось идет. Запах до самого шоссе подымается. Никогда ничего подобного не видел.
– Рыба ходить не умеет, – сердито отбрила я.
Кажется, рыба интересовала его больше, чем девушка.
– Это просто выражение такое, – объяснил он с совершенно несносной терпеливостью. – Так говорят, когда лосось плывет вверх по течению, пытаясь вернуться в те места, где родился, чтобы метать там икру.
– Чего метать?
– Ну, яйца откладывать и оплодотворять их. Размножаться. Потом им полагается помереть.
Я кивнула. Там, где я жила, со смертными это происходило регулярно.
– Но только не так, – продолжал он. – Не на полпути до дома. И посмотри на эту воду! Тут должно быть глубже, и течение сильнее. Похоже, им нечем было дышать в такой мелкой воде или что-то вроде того. Как-то это все неправильно.
Он так и таращился на них через мое плечо, совершенно поглощенный своими мыслями. Ну, вообще-то его можно понять. Мне бы все равно никогда не удалось затащить его в это жалкое мелководье. Я снова шмыгнула носом: тут вообще-то еще есть, на что посмотреть, помимо рыбы. Он перевел взгляд на меня и легонько тронул мою голую руку кончиками пальцев.
– Ох… бедный ребенок. Какой кошмар. Где ты живешь? Я отвезу тебя домой.
Пришлось думать: между прочим, сестры не предупреждали, что придется это делать.
– Папа там, выше по течению, – сказала, наконец, я, страшно довольная собственной сообразительностью.
Пусть довезет меня до какой-нибудь глубокой воды, где можно будет заманить его вниз, похитить из этого мира, забрать в мой.
– Но я не могу явиться домой в таком виде, воняя и вся в рыбьей чешуе. Есть какое-нибудь место, где все это можно смыть?
Он задумался, явно разрываясь межу мной и дохлой рыбой. Я закатила глаза от обиды; надеюсь, никто из сестер за мной сейчас не подглядывает. Но, если так поразмыслить (и особенно над своим внешним видом), парня трудно винить.
– Конечно, – он наклонился взять свои рыболовные снасти. – Я знаю именно такое место.
И он отвез меня в своем грузовичке к себе домой.
Это оказался маленький коттедж, совсем недалеко, под какими-то огромными деревьями. Его собака выбежала навстречу здороваться, вежливо виляя хвостом – пока не учуяла меня. Тут она просто кинулась ко мне в объятия, как к родной, радостно завывая, и чуть не сбила меня с ног.
– Ух ты! – сказал мой смертный. – Сидеть, Ангел. Она любит гостей.
Ангел была большая, золотая и с идиотской ухмылкой на физиономии. Кажется, дай ей волю, и она бы сняла с меня платье и вывалялась в нем вся.
– Сидеть! Меня, кстати, зовут Майк. Майк Тейлор. А тебя?
– Ундина. – Дома у нас, естественно, есть свои личные имена, но для
