На бледном, похудевшем лице Ханнана озабоченность неохотно уступила место любопытству.
— Ты сам должен понимать, что это значит, — с едва заметной улыбкой добавил Газван. — Азасу ни до чего нет дела. Двор… при дворе прибавилось забот. Им друг с другом бы разобраться. Хочешь знать, что я думаю? Что это лучшее время для перемен, вот что. Если мы и можем сделать… что–то действительно большое… то сейчас.
Вот и теперь — не совсем ложь… просто не вся правда, и понимать это было муторно. Но даже щепоть лжи способна творить чудеса. На время его слова поддержат чародея — а уж там он придумает, что делать дальше. Попросту обязан придумать.
— Есть и еще одна помеха, — не сдавался Ханнан. — Даже без узурпатора. Сами люди.
— Что ты имеешь в виду?
Вопрос мага потонул в низком утробном гуле — это Сердце Атамы возвещало приближение полудня. Здесь, неподалеку от Храмового острова, его голос звучал особенно громко.
— Что ты имеешь в виду? — повторил Верховный.
— Магов боятся везде, но юг — особая история. После проповедей Вахура. Это просто опасно, объявить себя магом. Какой–нибудь купец сплюнет под ноги, а вот чернь из подворотен… Очень легко остаться в сточной канаве истекать кровью. Никто не хочет шарахаться от собственной тени, слышать проклятия друзей и близких.
Ответить на это было нечего, и Газван поджал губы, размышляя.
— Ты что–то предлагаешь? Говори.
— Ничего конкретного… — Противореча его словам, пальцы Ханнана сжались на подлокотниках, и Верховный понял: вот оно, ради чего тот затеял разговор. — Столица может показать, что ветер переменился. Я не знаю… прислать побольше магов или вот наместник выслуживается перед Царем Царей. Строит крепости, укрепляет гарнизоны… Можно же подыграть ему, стать своими в высоких покоях. Видят боги, я не предлагаю ничего конкретного. У меня только смутные мысли…
«Ну–ну!» — Верховный мысленно усмехнулся.
Он бросил взгляд в окно, на вспухший над городом золоченый волдырь — купол храма Великого Судьи. Если повезет, Ханнан решит, что Первый–в–Круге в глубоких раздумьях. Подумать и в самом деле было о чем. Беда в том, что Газван не мог ему помочь.
Говорить об этом вслух, конечно, также не стоило…
— Я подумаю над твоими словами.
После солнечного дня за окном кабинет казался полутемным, чародей же напоминал нахохлившегося и изрядно потрепанного ворона.
— Вот что. Мы встретимся завтра, ближе к вечеру, — решил Верховный. — Я пришлю за тобой ученика. Тогда и продолжим, а пока мне нужно поразмыслить.
— Я давно не бывал в столице, — Ханнан поднялся и почтительно склонил голову. — Думайте, сколько вам удобно, мудрый!
Впервые за всю беседу на его губах мелькнула тень улыбки.
— Ну вот и хорошо. Вот и славно… — Газван потер руки: они все время мерзли, даже в душные дни месяца Мисор. — Советую побродить по городу, он изменился за годы.
Маг вернулся к окну, показывая, что разговор окончен, и Ханнан ушел: совсем неслышно, лишь колдовское чутье подсказывало, что его здесь больше нет.
Ароматы Пути Благовоний мешались с запахами пота и пыли, крики торговцев — с бранью погонщиков верблюдов, цветастые одежды — с грязными лохмотьями. Если сосредоточиться — было слышно, как низко гудит над обителью защитный купол. Простецы внизу не знают, что проходят от него в двух шагах. Этот ровный, едва слышный гул, означающий, что он сам может раскинуть щупальца магии на весь город, но чужак до Круга не дотянется, вселял в Газвана уверенность.
Дальше, за мутными водами, лежал Храмовый остров. Цари древности были изрядными шутниками, раз повелели возвести обитель напротив него. Этот вид не давал покоя многим магам, оставалось лишь гадать, какие страсти царят по ту сторону канала, за священной рощей.
Первый и сам невольно скрипнул зубами.
Он надеялся, Ханнан не станет засиживаться в обители. «В последние годы старик сдал» — вот самое мягкое, что Газван слышал, и теперь, когда он знал, что так говорят, — казалось, шепотки преследуют его повсюду. Нет уж, пусть топчет столичные мостовые! Пусть обойдет город вдоль и поперек! Незачем Ханнану знать, что болтают в Круге, пусть даже болтающие трижды, четырежды правы…
А мысли у него и впрямь здравые… Помнит, чтоб его, что Верховный задумал примирить магов с простыми смертными. Но — не ко времени. Совсем не ко времени мысли… Узурпатор болен, двор пожирает сам себя, и высшие чародеи чуют слабину, как собачья свора.
А великая змея времени ползет все дальше. Пройдет десяток, самое большее дюжина лет — и ее чешуя сложится в новый узор, в нем не будет узурпатора, и деяния царственных чародеев забудут. Тогда–то — замысел вызреет, пусть сам Верховный этого и не увидит. Стоит ли рисковать всем, дразнить обозлившихся придворных и кружащих, как вороны над падалью, высших чародеев — всего–то ради пары здравых мыслей?
Газван вытянул перед собой руки. Ладони бессильно дрожали, но уже привычно — вот разве сердце с утра ныло еще хуже обычного… Что же, он ослаб, Верховный знал это без приглушенных разговоров. Первый запрещал себе о том думать, но нет–нет, а все же спрашивал: что если он не выдержит, не дотянет?
Любой хронист Круга скажет, что Газван сар-Махд уже оставил след. Но если боги годами благоволили замыслам Верховного, то почему же ему так страшно?
Боги молчали. Лишь в храмах по ту сторону канала сорок жрецов в соколиных перьях завели ежедневный гимн Солнечному Владыке.
Богов поминал Первый и спустя пару звонов, торопливым шагом пересекая Район Садов. Он старался ступать решительно и величественно, но чувствовал, как меж лопаток струится пот, а ковва отяжелела и давит на плечи. Как кольчуга, которую он носил в молодости…
Боги, как всегда, были глухи к мольбам — а может, им просто наплевать на магов. Требование явиться пред ясны очи было коротким, жестким и не терпящим возражений. Газван никогда не любил приглашений в Район Садов, а уж такие — и вовсе не сулили ничего хорошего.
А еще — он остро чувствовал себя не на своем месте…
Он родился на востоке, в семье крестьянина, и все, что он знал до пробуждения Дара, были стада, залитые солнцем покатые холмы и бескрайние виноградники. Царское войско показало ему чужие земли и города, научило разбираться в людях, но во дворце ему было не по себе и сейчас.
В Районе Садов царили особые законы. Здесь встречались одетые в яркие шелка челядинцы — и дворяне в скромных однотонных платьях. Полуденный свет отражался в глади прудов, и одно слово, сказанное под пергаментным зонтиком от солнца, могло значить больше
