Это невозможно, хотел сказать маг, но понял, что спорить бессмысленно.
— Что ты хочешь от меня? — устало спросил он. — Ты чего–то хочешь, верно?
— Хорошей сделки, чего ж еще? — Мауз огладил мягкую, выкрашенную в пурпур бороду. — Ты знаешь, как я их люблю.
Вот уж действительно. Впрочем, Газван не был уверен, что сделки советника так же хороши для его партнеров. Он не торопился вступать в торг, вместо этого вперив в толстяка долгий и мрачный взгляд. Тяжелое солдатское лицо нередко заставляло вельмож нервничать, и Верховный этим пользовался.
И не прогадал.
— Азас ведь говорил с тобой насчет наследника, — первым не выдержал толстяк. — Признайся, что говорил!
Чародей только поднял бровь.
— Боги, я знаю эти твои игры! — Мауз властно взмахнул рукой. — Я знаю, Азас призывал тебя. И все, что он хотел сказать.
Отпираться больше не было смысла. Нехотя Газван разлепил губы.
— Тогда ты знаешь и что на него нашло?
— А ты не понял? Мой бедный, старый, одинокий друг! — Верховный скрипнул зубами, но Мауз даже не заметил. — Это войсковой маг может позволить одного сына, и того ты потерял. Чтоб ты знал, в царских семьях это зовется упадком рода. Я говорил Азасу, но ты знаешь: он упрям, как ишак. Как умерла царица, он только отмахивается.
Газван перехватил заинтересованный взгляд ученика.
— У владыки есть брат, — напомнил Первый.
— Князь ас-Абъязид далеко, и у него дочери. А даже роди они каждая по внуку… Азас готов на все, чтобы на престол сел сын! Он надеялся пару лет подождать, назвать его соправителем и… и мальчик носил бы золотую маску, когда время Азаса настанет. Но болезнь заставила его торопиться. Он заключит сделку хоть с шакалом, хоть с песчаным демоном!
— Поэтому в торжествах участвуют маги?
— Да, именно поэтому. Он слишком долго гнул свое. Нельзя просто отправить наследника колдунам. Приходится отыгрывать назад, позволить магам устроить зрелище… Увы, во дворце тайну не сохранить, а это заставит торопиться уже заговорщиков. Так вот, если хочешь иметь влияние на наследника, если хочешь выжить — придется избавиться от Семеди.
Старый маг потер виски.
— Дай я угадаю… это ведь не сама сделка, так? А сделка в том, что Семеди прибрал к рукам дворец, а ты займешь его место. В обмен предлагая мне помощь.
Полное лицо советника было сама невинность. Бледные, почти прозрачные глаза смотрели открыто и без утайки.
— И что с того? Я был плохим другом Кругу? Хоть раз обманул? Твой собственный ученик меня поддерживает.
— Семеди тоже друг владыке. Что до моего ученика… — Газван бросил взгляд на Аджита. Целитель старался держаться непринужденно, но было видно, что он не знает, куда деть руки. — Мой ученик служит Ночному двору.
— Ночного двора не существует.
Чародей фыркнул.
— Ты ошибаешься, маг, — Мауз не скрывал досады. — Здесь нет чиновников, хлыстов и капитанов. Есть люди, которым я плачу или которые действуют за убеждения. Аджит не больше служит двору, чем ты.
— Ночной двор — это ты сам, — Газван пожал плечами. — Я запомню. Но я по–прежнему не назову твою власть убеждениями. Какой мне прок за нее бороться?
— Ты ошибаешься, — упрямо повторил советник. — Я дал жизнь твоему ученику. Бросил кости, дав тебе создать ему новое лицо. Я рискнул жизнью лучшего помощника, когда твой южный поход пошел наперекосяк…
Верховный прикрыл глаза, спасаясь от настойчивого голоса. Бездна, как же он устал! До дрожи в руках, до полного безразличия. Ему вновь вспомнилась Джерима — и маленькая комнатка, которую они снимали в доходном доме на севере Табры. На мгновение ему страстно захотелось вернуться туда: в тесную, скудно обставленную каморку — лишь бы избавиться от груза решений. Он слишком стар для них. Ему самому не нужно уже ничего, кроме теплой постели и горячей воды, в которой суставы перестают так ныть…
— …и я не понимаю твоего упрямства! — прорвался сквозь воспоминания голос советника.
Маг открыл глаза.
Мауз и впрямь не понимал. Газван не поручился бы, что изучил советника, но казалось, тот раздосадован и не ожидал отпора. Это не давало вельможе покоя… как оса, жужжащая над раздобревшим псом.
— Верховный маг… назовем это «суеверен», — процитировал жрицу Первый. — Ты предупредил меня — просто так, забесплатно — и мне придется действовать. Что бы я ни сделал, ты выиграешь. По–моему, отличная сделка.
Мауз открыл было рот, когда чародей закончил:
— Во всем, кроме одного: творить еще одного узурпатора я не стану.
Советник лишь покачал головой. Аджит переводил взгляд с одного на другого.
— Должно быть, правду говорят, у Первого на все один ответ: мне нужно подумать, — горько усмехнулся советник. — Неудивительно, что твой собственный престол шатается… Иди и думай — но постарайся не заснуть. Чего доброго, проснешься слишком поздно.
Это было оскорбление, но чародей пропустил его мимо ушей. Он поднялся — и едва не пошатнулся. Вино оказалось крепче, чем он предполагал.
— Я рад, что мы друг друга поняли.
— Аджит, проводи нашего друга, — все еще в раздражении бросил Мауз.
Воздух в палате казался тяжелым от напряжения — так что маг полной грудью вдохнул запахи людных улиц. Его паланкин ждал у главных ворот Района Садов, но Верховный понял: если он проведет хоть звон в душных носилках, то сойдет с ума. Слишком много слов сказано. Они теснились в голове и требовали внимания — так же настырно, как чародеи Круга.
В конце концов за паланкином можно и послать из обители!
Базарные навесы расположились даже здесь, у самых стен Района Садов. Торговцы разложили шелка и узорчатые ткани, курения и немыслимо дорогие товары из дальних стран. Продавали здесь и еду: сласти, миндаль, жареные моллюски, а в медной жаровне исходила дымом приправленная медом и горчицей баранина.
Неудивительно, что тревоги живо отступили перед ароматами. Как никогда, Газван радовался, что тяжелая челюсть и крепкое сложение не позволяют заподозрить в нем мага.
— Сколько? — спросил он, ткнув пальцем в начиненную мясом лепешку.
Торговец, человек с острым лицом и таким же острым взглядом, оглядел его с ног до головы.
— Десять медяков для благородного. Мясо нежнее, чем в иных знатных домах!
Газван понятия не имел, сколько стоит снедь на столичных улицах — еду в Круг доставляли большими скрипучими фургонами — но со времен походной юности привык торговаться. К тому же вряд ли в его карманах было много меди.
— Ты много хочешь,
