Договорить ему не дали. Дар старшего наставника был ближе к воздуху, поэтому он наполнил комнату высоким звоном, словно кто–то ударил ножом по тонкой хрустальной чаше. Кадар подождал, пока звук сойдет на нет, и подался вперед.
— Наши ссоры на руку врагу.
Газван перевел дыхание. Что ж, это не самое шумное заседание и, он надеялся, у них еще будет повод покричать и громче. Сидевшая рядом с Наджадом госпожа волн хотела коснуться его запястья, чтобы успокоить, но смотритель отдернул руку, кипя негодованием.
— Каждый из вас прав по–своему, — продолжал Кадар. — Наджад в том, что смерть магов нельзя оставить безнаказанной, мудрый в том, что могут погибнуть сотни. Что скажут остальные?
— В городе три тысячи Черных Братьев, — скривился Зейдан. — Это в дополнение к городской дружине, и если их действительно три… Семеди мог сказать, что привел один отряд, а привести в два раза больший. Только безумец станет их задирать. Я против. И потом, мудрый предлагает ту же войну, но скрытную. Я расскажу своему Залу этот замысел.
— А я устала быть недочеловеком, — отрезала Лайла. — И не хочу такой же участи ученикам. Мы все время бежим, все время ждем, что вот через пять или десять лет все наладится, и мы станем свободными. Но ничего не налаживается: ни через пять, ни через десять лет. Когда–то нужно решить все раз и навсегда.
— Один раз мы уже решали, — перебил Верховный. — Болваны ас-Джаркалы. После этого мы годами сидели в клетке. Проклятье! Неужели вы не видите, нас слишком мало?
Госпожа волн, привыкшая, что ученики сами приходят к ней и вслушиваются в каждое слово, умолкла. Кадар бросил на Первого укоризненный взгляд.
— Когда–то нужно все решить, — упрямо повторила чародейка. — Но я еще не выжила из ума, чтобы предлагать войну со всем миром. Мне нравится идея утереть нос колдунам с заката. Я поддержу ее, если мы продолжим в том же духе. И если ты, Первый, клянешься отчитываться и не пытаться… заговорить врага. Иначе мы найдем, кем тебя заменить! — с вызовом закончила она.
— Хорошо, Лайла, — просто ответил Верховный. Сейчас главное, чтобы его поддержали.
— А я против переговоров с князем, — без приглашения влез Наджад. — Избавиться от закатных змей… конечно, давайте это сделаем! Давно пора! Но я против встреч с мясником.
— Взгляни на него не как на мясника, а как на человека с многотысячным войском, — посоветовал старший наставник. — Сафар?
Господин ветров покрутил усы, прежде чем ответить.
— Я расскажу Залу, что Наджад ратует за открытый бой, а Верховный хочет воевать скрытно, прикрывшись переговорами. Пусть выбирают сами.
— Вот и славно, — заключил Кадар. — Кажется, мы все решили, притом не очень шумно. До заседания осталось чуть больше полузвона.
Зейдан поднялся. Сафар растаял в воздухе, не вставая с кресла, там, где он родился, использовать Дар в быту не считают зазорным. Госпожа волн обошла господина камня и быстро удалилась, а Наджад все торчал посреди комнаты, не в силах унять трясущиеся руки. С его лица начала сходить краска, но взгляд у старика был такой, будто он вот–вот заплачет.
Сказать, что он вовсе не искал ссоры? Что Первый понимает как никто другой? Газван просто отвернулся к окну. Слишком долго длилась эта изнурительная склока. Что он ни скажет, все одно закончится руганью.
Первый–в–Круге не сразу понял, что чародеи разошлись. Летний зной подмял под себя город. С безмолвным грохотом солнце обрушилось на столицу, высекая блики из куполов, заливая белые стены светом. Газван любил смотреть из своего окна: Путь Благовоний и Храмовый остров, каналы, мосты и бесчисленные крыши столицы. День за днем они напоминали, что маги — еще не весь мир. Что мир многограннее, больше, что вот он — стоит лишь протянуть руку.
Над крышами застыла огромная, синяя, без единого облака пустота неба. И так же пусто было на душе Верховного.
Джерима… могла ли ты знать, что отец твоего ребенка станет Первым–в–Круге? Что тысячи жизней будут зависеть от одного его слова? Этот груз давит на плечи почище ратных доспехов и всяко больше брачных уз, которых он некогда страшился. Хорошо быть молодым магом и обнимать любимую в духоте их крохотной каморки. Мысли так и роятся в голове, когда смотришь в темноту, вдыхая родной, привычный запах ее волос. Все было проще, чище и… честнее.
Здесь, наверху, все оказалось по–другому. За каждой идеей щерилась пустота. Он также понимал, что любую идею опошлят, извратят и выхолостят, и еще непременно прольют за нее кровь. За каждым шагом — тысячи молодых магов, которые обнимают любимых, вдыхая родной, привычный запах, и чьи жизни никак нельзя поломать. И ведь каждый твердо знает, как все устроить!
Прогулочные суденышки скользили по каналам, точно яркие, обряженные в белый шелк и праздничные гирлянды водомерки. Безмятежное солнце лупило с неба без разбора. Ему были все равны: богачи и бедные, простые смертные и носители проклятого Дара.
«Я все это видел, — сказал себе Верховный. — Тысячи раз, из этого самого окна». Странное дело… беды магов, судьба Царства, узурпаторы, нищие и погибшие — он понял вдруг, что ему все стало безразлично, и давно. Маг словно начал понимать Азаса: он пожил достаточно, видел столько, что не рассказать и за несколько лун, и он устал. Должно быть, и узурпатор чувствовал то же — когда жить надоело, но помирать еще не хочется.
— Что ты намерен делать?
Вот ведь, он почти забыл, что в соседних комнатах ждут Мауз с секретарем. Не оборачиваясь, Газван махнул рукой, приглашая Аджита и советника сесть.
— Что тебе больше нравится, — поинтересовался он, — «Ничего» или «Пока не знаю»?
Советника ответ устроил или хотя бы позабавил, а вот негодование Аджита было столь ясным, что Верховный слышал его колдовским чутьем. Первый–в–Круге резко обернулся.
— Ты хочешь, чтобы я думал о будущем сейчас? Сейчас, до Совета, пока неясно, чего хочет Семеди? — Целитель потупился, но Газван продолжил: — Никто… слышишь, никто не скажет, что я не умею играть в эти игры! Но, чтобы вступить в игру, нужно хотя бы знать ставки. Если уж не правила.
— Я… я не думал ничего дурного, Первый, — выдавил Аджит.
От необходимости объясняться его избавила Асма. Тихонько постучавшись, толстушка осторожно заглянула в кабинет.
— Прибыл глава сакарской обители, мудрый.
— Пропусти его, — рявкнул Газван.
Ханнан вошел размашистым шагом и остановился посреди комнаты, прищурившись от бившего ему в лицо солнца.
— Наконец–то! Надеюсь, теперь ты без дурных
