– Это ты – вообще!
– Да, я – «вообще», мы, психиатры, все такие, а ты что, не знала?
Как ей сказать, что ночью я дважды столкнулась нос к носу со смертью, чужой и своей, – и выскользнула из ее холодных рук? Что я убила, чтобы не быть убитой, и не жалею об этом? Что чувствую себя живой – живой! живой! – и уже этим счастлива? Разве можно кому-то о таком сказать, а тем более собственному ребенку?
– Да ладно, я привыкла уже, – покровительственно заявила дочь. – Чай пить будем?
– Будем!
Пить чай оказалось не с чем. Почти все, что было в холодильнике, я уничтожила ночью. Несколько холодных котлет съела Дашка, уходя в школу. Но я поскребла по сусекам и сотворила блинчики, а масло и варенье нашлись в углу холодильника.
Жарили блинчики мы вдвоем, Катька – стоя коленками на табуретке, высунув кончик языка от усердия. И съели их тоже вдвоем, оставив пяток самых кружевных Дашке.
Катька трещала без остановки, рассказывая про садик, про Алика, который, оказывается, совсем не тупой и тоже любит муми-троллей. Я слушала, кивала, подавала иногда реплики и остро чувствовала, как уходит время.
– Мам, а куда тебя возили?
– В реанимацию.
– Расскажи!
– А что рассказывать? Умер. Мальчишка совсем, лет шестнадцати…
– Отчего?
– От наркоты.
– А-а… Кололся?
– Угу.
Врачебные дети узнают о жизни и смерти очень рано – и очень многое. В Катькином теперешнем возрасте Дашка увидела белую горячку. Те же самые «экстренные», вызов в хирургию, ребенка не оставить одного – поехали! Соскучившись рисовать на старых листах назначений в ординаторской, дочь отправилась искать меня и застыла у стеклянной двери в изолятор. Так она и простояла там, прилипнув носом к стеклу, пока ее не заметила постовая сестра. Да и та не смогла оторвать ее от невиданного зрелища, пока не догадалась предложить работу. Польщенная Дашка мгновенно клюнула на приманку, и я вскоре обнаружила ее катающей ватные шарики.
– Смотрите, доктор, как у нас хорошо получается!
– Мам, я вон уже сколько сделала!
– Молодец, Дашкин, а теперь пошли одеваться.
– Мам, а почему ты с ним по полу ползала?
– Мне нужно было понять, что ему мерещится. Дай завяжу шапку.
– Я сама! А что ему мерещилось?
– Тараканы, много-много тараканов.
– Фу-у, гадость!
Дашка всегда была смелой, но тараканов, пауков и прочих членистоногих побаивалась.
– А почему они ему мерещились?
– Потому что он сошел с ума – ненадолго. Держись за перила.
– А отчего?
– От водки.
– А почему он не у тебя в сумасшедшем доме, а у папы в хирургии?
– Во-первых, не в сумасшедшем доме, а в психбольнице. Во-вторых, прежде чем ему стало мерещиться, он подрался и его пырнули ножом. Поэтому он в хирургии, такие вещи лечат здесь. Если бы не это, он был бы у нас, понятно? Давай садись в машину.
– Я сама!
– Сама, конечно, сама.
Насколько ближе ко мне была Дашка десять лет назад. А сейчас она отгородилась от меня стеной, и остается ждать, когда стена рухнет.
– Катерина, а Дашка не говорила, когда вернется?
– Говорила, что после школы пойдет гулять. Мам, я тоже погуляю, ладно?
– Только со двора не уходи. Я за продуктами, а потом в город по делам.
За два рейса я забила холодильник под завязку. Война войной, а обед по распорядку. Катька, Арминэ и Костик из дома напротив запускали китайское чудище под названием «Орбитальная станция». Макс лежал рядом с песочницей, поглядывал из-под рыжих бровей на веселую компанию, отслеживал мои перемещения с тяжеленными пакетами – нес боевое дежурство. Мирный солнечный день, наступивший после ночи, которую я могла не пережить. И сейчас мне опять пора туда, на ту сторону.
Я достала из шкафа стеганое детское одеяльце – подарок тети Кшиси. В нем выросли Катька и Дашка. Плотно упакованных, их как тючок укладывали в коляску и везли в детскую консультацию. Одеяло пахло зеркальным шкафом из спальни родителей, молодостью, тем ушедшим временем, когда мы с Генкой проводили вместе каждый день и ночь, а девчонки были маленькими, как их проблемы.
Разреветься я себе не позволила. Катька сразу заметит и прицепится с вопросами.
В кладовке лежала клеенка в унылую буро-желтую клетку. Когда мы въезжали в эту квартиру, ею был накрыт кухонный стол. Тогда я немедленно убрала ее с глаз долой, а сейчас решила позаимствовать. Уж очень подходила ее расцветка к моим целям. Спохватятся хозяева – куплю другую. Или некому будет покупать.
Лопатка так и лежала в пакете с прошлого раза. Полный набор для посещения кладбища.
– Катерина! Я пошла. Ты помнишь, что со двора не выходить?
– Ну, ма-а-ам! Помню, конечно. А можно к Арминке пойти играть?
– Можно, но ненадолго. Ключ на месте? А мобильник? Домой не позже пяти, я к этому времени вернусь. Все, я бегу. Если пойдешь к Арминэ, то Макса заведи домой. Поесть я ему положила.
По дороге я купила самый большой мешок собачьего корма, который смогла унести, и упаковала в непроницаемо-черный пакет.
Авось не помру с голоду, хотя бы в первое время… Это что – судьба у меня такая: даже будучи частично лисой-оборотнем, изображать из себя навьюченного верблюда?
С этими мыслями я влезла в автобус и отправилась на кладбище – сквозь сияющий осенний день и суету курортников в бархатный сезон, наедине с мыслями, от которых сейчас не убежать в работу, хозяйство или сон. «По семи душам» говорили потомки каторжников – дома, в нашем ссыльном краю. Мало осталось тех, кто знает это присловье, но в моем детстве оно звучало.
– Баб, а что это значит – «по семи душам»?
– А ты откуда это взяла?
– Вадьку-Чибиса бабка с первого этажа обзывала, когда он ей мячом в окно запулил. Но он нечаянно, они в футбол играли!
– Вот дура старая, разве можно так ребенка обзывать. Давно, еще при царе, так убийц называли. «По семи душам» – значит, семерых убил – тьфу, не при нас будь сказано – и пошел на каторгу навечно.
– А «каторга» – это что такое?
– Отстань, Олька, посмотри в словаре. И хватит болтать, давай уроки делай.
«По семи душам» – законченный злодей. А я пока только «по пяти». Пусть Гургена и таксиста убил оборотень, но тех троих я застрелила, будучи человеком. И ни разу об этом не пожалела. Где бы я сейчас была, если бы это не удалось? И что стало бы с девчонками? Если придется еще раз пройти по серебристой тропе сновидений, не встретят ли меня за третьим поворотом вместо Полины те трое, которых я так и не увидела в человеческом облике, – и чем закончится эта встреча?
Нет ответа и не может быть.
У кораблика еще две мачты. И пока ничего не сделано, чтобы вернуть деньги дочерям Татьяны-моряны, – значит, моих детей подстерегает смерть от воды. И от Генки ни слуху ни духу. И на все про все остается две недели, а потом…
– Женщина! Конечная, приехали.
Я в два приема выгрузилась из
