«Стивен, – думаю я. – Что же ты наделал?»
За Лоренцо они не придут. Это я знаю. К прихотям мужчин в любом обществе всегда относились терпимо.
Соня с горящими глазами влетает в мою спальню. А в коридоре слышны шаги близнецов – они явно направляются в другую часть дома, куда ушел и Патрик.
– Ничего страшного, малышка, – говорю я, обнимая Соню. – Все хорошо.
Но нет, все совсем не хорошо. И очень страшно. Но я так и сижу на полу, прислонившись спиной к кровати и баюкая дочь в ожидании неизбежного, как Судный день, звонка в дверь.
Глава тридцать пятая
Проходит целых пять ужасных минут, прежде чем я слышу в коридоре торопливые шаги Патрика.
– Все это просто отвратительно, – говорит он. – Что бы там ни случилось, это что-то плохое. – Тревожные морщины как-то особенно отчетливо проступили у него на лице – точно бесчисленные линии на бледном фоне контурной карты.
Но в дверь к нам так никто и не позвонил.
Я заставляю себя встать, беру Соню в охапку и следом за Патриком иду на кухню. Парад автомобилей на нашей улице по-прежнему продолжается, по-прежнему пронзительно воют полицейские сирены, по-прежнему вспышки синего и красного света тревожат ночную тьму. Шестеро мужчин выстроились у парадного крыльца Кингов, еще двое стоят на страже у задней двери.
«Это не за мной, – крутится у меня в голове. – Не за мной. Не за мной. Не за мной».
Женский пронзительный вопль вдруг разрывает ночную тишину, он отчетливо слышен даже у нас на кухне, и я все же решаюсь выглянуть из окна.
Лео делает шаг к выключателю, намереваясь зажечь свет, но я поспешно его останавливаю:
– Нет. Не включай. Пусть будет темно.
Господи, что такого могла сделать Оливия Кинг?
…если б кто-то, кого ты знаешь… а может, даже и по-настоящему любишь… совершил гнусный поступок, ты бы… настучала на него?
И тут до меня доходит: все эти мужчины явились сюда вовсе не за Оливией, а за Джулией.
Я отворачиваюсь от окна. Патрик по-прежнему стоит рядом со мной, бледный как привидение. Соню я усадила на один из барных табуретов у стойки посреди кухни. Сэм и Лео тоже здесь и смотрят на происходящее у соседей круглыми от ужаса и изумления глазами размером с тарелку «фрисби».
И только Стивена здесь нет.
А женские вопли за окном усиливаются. Должно быть, это кричит Оливия – по-моему, это именно она. Господи, Оливия с обмотанной дурацким розовым шарфом головой, с розовой Библией под мышкой и с пустой мерной чашкой в руках! Но на сей раз она спустила с поводка настоящий ад.
– Вы не можете ее забрать! Эван! Сделай же что-нибудь! Ради бога! Да сделай же что-нибудь, черт побери, не стой, сунув свои гребаные руки в гребаные карманы! Ну что ты стоишь и смотришь? Убей их. Застрели этих гребаных ублюдков! Скажи им, что она ни в чем не виновата! Ни в чем…
На мгновение ее тирада прерывается пронзительным стоном, но уже через пару секунд она снова принимается то яростно вопить, то рыдать от бессилия, а тем временем двое мужчин выволакивают из дома Джулию Кинг. Но Эван Кинг все так же безмолвно и безучастно стоит возле крыльца, сунув руки в карманы, и лицо его в свете висящего над крыльцом светильника кажется желтым.
Остановить меня Патрик не успевает, и я опрометью вылетаю из задней двери нашего дома, не обращая внимания на то, что льет довольно сильный майский дождь. Шлепая босыми ногами по траве и подъездной дорожке, я вбегаю во двор Кингов и кричу:
– Прекратите это! Снимите же, наконец, с нее счетчик! – кричу я, вбегая во двор Кингов.
Все, за исключением Оливии, тут же поворачивают голову в мою сторону.
А Оливия все продолжает выкрикивать – теперь уже умоляющим тоном, обливаясь слезами:
– Пожалуйста, не забирайте ее! Пожалуйста! Возьмите меня вместо нее, прошу вас. – Теперь уже буквально за каждым ее словом следует тошнотворный щелчок электрического разряда и пронзительный вопль боли.
– Да снимите же с нее этот гребаный счетчик! – снова ору я.
– Вернитесь к себе в дом, мэм, – слышу я чей-то голос. И узнаю Томаса, того самого Томаса в темном деловом костюме и с еще более темной душой. Затем, обращаясь к кому-то из своих подручных, он приказывает: – Сажайте ее в фургон.
Ее – это, конечно, Джулию, хотя та до сих пор не проронила ни слова. Может быть, пока не проронила? Но, когда она поворачивается и я вижу ее лицо, освещенное неярким светом фонаря на крыльце, мне становится ясно, что у нее шок. Ее лицо абсолютно ничего не выражает. А на ее левое запястье уже надет широкий металлический наручник. Значит, и Джулия вот-вот пополнит ряды лишенных голоса женщин – как те молодые матери из супермаркета, как Джеки, как многие другие, и одному Богу известно, сколько их еще, этих других, пребывающих в нынешней извращенной версии одиночного тюремного заключения. Ноль слов в течение дня, девчата. Посмотрим, сколько времени вам понадобится, чтобы вписаться в наши ряды.
Оливия мне всегда, в общем-то, была почти безразлична, но сейчас ноги сами несут меня к ней, и я склоняюсь над ее скрюченным, бьющимся в судорогах телом. На ней лишь легкий пеньюар персикового цвета, который под дождем промок насквозь и прилип к ее коже, точно прозрачная пленка. Собственно, и я в своей ночной рубашке, должно быть, выгляжу не лучше. Собственно, наши рубашки промокли даже не столько от дождя, сколько от пота, поскольку крылечко у Кингов крытое, а дождь сейчас не идет. Томас что-то приказывает жестом одному из своих людей, и тот делает шаг ко мне; его рука с растопыренными, как морская звезда, пальцами на рукояти пистолета.
– Ступайте домой, мэм. Ничего интересного здесь нет.
– Но я…
«Морская звезда» еще на дюйм подползает к спусковому крючку.
И тут я становлюсь свидетельницей, пожалуй, самого страшного события в моей жизни, когда Джулию Кинг стаскивают с крыльца и уводят от матери к тому темному фургону. Мужчина, сопровождающий девушку, а лучше сказать, поддерживающий ее, совершенно утратившую и все силы, и волю к жизни, в вертикальном положении, зачитывает ее права.
Вот только никакие это не права. Там нет ни одной фразы, которая начиналась бы словами «вы имеете право на»; там лишь монотонно перечисляются разнообразные обязанности – «вы должны…».
На подъездной дорожке я больно ударяюсь ногой о какой-то камень. Собственно, вся дорожка посыпана довольно крупным
