И неожиданно его нахожу: только сейчас я наконец понимаю, что означало тройное подмигивание нашего почтальона. И сообщение о том, что у него три дочери.
Пока Соня хрустит хлопьями, я прикидываю, как мне построить день. Назначить встречу с врачом, дождаться почтальона, проверить, как там Оливия (сперва убедившись, что Эван отбыл на службу), затем заехать в лабораторию и как-то попытаться сообщить Лин о том, что́ я вчера обнаружила в кабинете Патрика. Вот чего я точно делать не намерена, так это смотреть, как Джулию Кинг будут подвергать публичному позору.
Эту новостную программу наверняка покажут сегодня и днем, и вечером, а также, скорее всего, ее будут повторять в течение всего следующего месяца, пока не появится новая жертва, и тогда уже ее отдадут на растерзание прессы. Они всегда так поступают: вставляют уже отснятый «полюбившийся» сюжет в наиболее популярное шоу, прекрасно зная, что люди будут это смотреть. Гадость! Хотя, конечно, никого силой смотреть подобные передачи не заставляют, однако единственная альтернатива этому – выключить телевизор. Но даже и тогда от бесконечного повторения этих сюжетов не спастись, потому что они еще долгое время появляются на экране, причем в такие моменты, когда меньше всего этого ожидаешь – например, во время кулинарного шоу, или передачи «Ваш старый дом», или посреди документального фильма о зебрах.
Стивен снова прокрадывается в кухню и говорит:
– Я что-то неважно себя чувствую. Пожалуй, даже в школу сегодня не пойду.
Ну, еще бы! А ведь сегодня главным героем шоу в их школе для Истинных мальчиков будет Джулия Кинг.
– Ты совершенно здоров, Стивен, – холодно замечаю я, – так что давай, буди младших братьев и одевайся. – Я смотрю на часы. – Автобус придет через час.
– Но, мам…
– Даже не начинай, деточка.
Нет уж, Стивену совершенно необходимо посмотреть эту передачу; если понадобится, его нужно попросту привязать ремнями и насильно заставить держать глаза открытыми, как того сукиного сына в фильме Стэнли Кубрика. Возможно, чтобы уж наверняка подействовало, в сюжетец вставят еще и несколько клипов из той жизни, которая теперь светит Джулии где-нибудь на ферме в диком краю или в рыборазделочном цеху.
Телефон звонит, когда я перемываю тарелки.
– Стивен, возьми, пожалуйста, трубку. А потом разбуди, наконец, Сэма и Лео. – Я поворачиваюсь к Соне. – А ты, может быть, сходишь и посмотришь, проснулся ли твой папочка? Можешь, кстати, отнести ему это, только осторожней, пожалуйста. – И я вручаю ей наполовину полную кружку с кофе, слегка морщась от противного запаха. Никогда раньше мне и в голову не приходило, до чего запах кофе способен напоминать запах дерьма.
– Хорошо! – И Соня удаляется, крепко держа кружку обеими руками и передвигаясь мелкими шажками со скоростью улитки. Надеюсь, где-нибудь к началу следующей недели Патрик свой кофе все-таки получит.
– Это тебя, – говорит Стивен, передавая мне трубку. – Это Баббо.
Меня словечко «баббо» в устах Стивена просто убивает. Это детское прозвище он дал деду еще в те времена, когда был того же возраста, что сейчас Соня, и бегал по дому в ярко-красных вельветовых штанишках и желтой, как солнышко, футболке с яркой надписью на груди: СУПЕРРЕБЕНОК! И я вдруг ясно вспоминаю, как мы сидели на этой вот самой кухне еще до того, как начали перестраивать весь дом; тогда многие бытовые приборы были еще нам недоступны, а кухонные столы были покрыты обыкновенным пластиком с золотистыми крапинками. Я собиралась печь шоколадное печенье, а Стивен вместо того, чтобы спросить, можно ли облизать ложку, подтащил к себе всю масляную плошку из-под теста и выгребал остатки, пользуясь своей крошечной лапкой как лопаткой.
И почему это, черт побери, дети так быстро вырастают?
Я беру трубку и слышу голос отца.
– Привет, папа. Чего это ты звонишь? Ты же больше любишь по фэйстайму общаться.
Но никакого ответа на свой вопрос, даже если он его и заготовил заранее, я не слышу, потому что мой отец плачет, хрипло, надрывно, а на заднем плане явственно чувствуется знакомый шум итальянской больницы, легко просачивающийся в телефонную трубку.
– Папа. Что случилось? – в ужасе спрашиваю я.
И тут в трубке возникает совсем новый, незнакомый мне женский голос:
– Профессоресса Макклеллан? – Она произносит отнюдь не итальянскую фамилию Патрика как macalella[31], избегая скопления согласных и превращая ее в нечто для себя знакомое.
– Да, это я. – Чай и тост начинают непристойное вращение у меня в животе. – А в чем дело?
Снова «это». Кажется, мне никуда не деться от этого проклятого словечка.
– Дело в том, что у вашей матери аневризма, – объясняет, представившись, эта женщина-доктор. Ее английский достаточно хорош, так что я могу не беспокоиться насчет итальянского медицинского жаргона, которым так давно не пользовалась. – И сегодня рано утром эта аневризма прорвалась.
Чай и тост поднимаются еще выше и явно просятся наружу.
– Локализация? – с трудом выговариваю я.
– Головной мозг, – говорит врач.
– Да. Это я знаю. Я бы хотела знать, в каком конкретно отделе головного мозга произошло кровоизлияние. Видите ли, я обладаю кое-какими знаниями в области неврологии.
– В заднем отделе верхней височной извилины.
– Левое или правое полушарие? – спрашиваю я, уже зная ответ.
В телефонной трубке слышится шуршание бумаги.
– Левое.
Я наклоняюсь над стойкой и прижимаюсь лбом к холодной гранитной столешнице.
– Зона Вернике, – шепчу я.
– Да, поблизости от зоны Вернике. – Еще чья-то бурная итальянская речь врывается в наш разговор, заглушая слова врача, и она говорит: – Извините, ради бога, извините, но мне срочно нужно заняться другим пациентом. Если сможете, перезвоните, пожалуйста, через несколько часов, тогда нам, наверное, будет более понятно, каково состояние вашей матери.
Она передает трубку моему отцу, и я спрашиваю у него:
– Мама в сознании?
– Нет.
Когда мы заканчиваем разговор, у меня упорно крутятся в голове слова Джеки. Шаг за шагом, Джини. Начни с малого.
Но я все равно не понимаю, с чего мне начать и что здесь «большое», а что «малое», зато я отлично понимаю: на что бы я дальше ни решилась, оно должно быть поистине огромным.
Как же мне хочется, чтобы Джеки сейчас здесь оказалась!
Глава тридцать седьмая
Все, кроме Сони, уже убрались из дома, когда подъезжает знакомый грузовичок, и наш почтальон, разбрызгивая лужи, идет по дорожке к почтовому ящику. Он достает из своей сумки пачку конвертов, роется в них, потом здоровается со мной:
– Доброе утро, доктор Макклеллан.
– Доброе утро, – отвечаю я.
– Ох, не стоит вам зря расходовать слова, мэм, на разговоры с такими людьми, как
