Галину раздирало на части.
Работать она не могла.
На дочь с утра накричала.
Матери по телефону нахамила.
А бабкин звонок сбросила – бабку, в отличие от остальных, так просто не проведешь, она сразу бы почувствовала, что в жизни внучки, помимо ухода Родиона, произошло что-то еще.
Если начистоту, все это время ей хотелось только одного, предательского: снова оказаться в объятиях Мигеля.
С утра Галина раз десять брала в руки мобильный и долго водила пальцем по нужному номеру, так и не решаясь нажать кнопку вызова.
Ну что, что она ему скажет?!
Извинится за свой демарш?
Но ей не за что извиняться, ведь это он ее оби-дел…
Новая система отношений с окружающим миром диктовала новые правила, в которых не место заезженным стереотипам.
Галина прошла на кухню клуба и, проигнорировав зад чернявой уборщицы, намывавшей пол, решительно подошла к бару.
Плеснула в пластиковый стаканчик коньяка, выпила залпом.
Приятное тепло разлилось по телу, истерика потихоньку отступала.
Она снова наполнила стаканчик.
Не прошла – прошелестела по ковровым дорожкам в свой кабинетик, закрылась и… набрала номер.
Все, что за последние минуты было наспех подготовлено в ее пылающей голове, все это, скомканное, выстраданное, грубо схватили и, даже не рассмотрев, выкинули вон.
Он даже не дал ей возможности толком поздороваться.
– Галя, я сейчас занят немного… Наберу тебе позже.
Конец связи.
Потекли слезы, сопли (чертов кондиционер!), голодные слюни.
Тварь! Гадкая, сладкая, голая тварь!
Изведя целую пачку бумажных платков, Галина с ужасом поймала себя на мысли о том, что Родион, с которым она просидела в одной клетке долгих шестнадцать лет, отец ее дочери, в недавнем прошлом – партнер и лучший друг, никогда не вызывал у нее и половины тех эмоций, какие пробудил этот залетный полуграмотный танцор.
14
Давали «Кармен».
Совсем необычную.
История, будто бы без начала и конца, была рассказана при помощи двух десятков молодых крепких тел артистов виртуозно поставленным, соединенным в единое смысловое полотно танцем. Практически без единого слова.
Первые двадцать минут далекая от современного искусства Варвара Сергеевна напряженно всматривалась в происходящее на сцене и ничего не понимала.
Боясь лишний раз шевельнуться, чтобы не упустить разгадку странного действа, время от времени она косилась в сторону Валерия Павловича и чувствовала – он находится в таком же зачарованно-недоуменном состоянии.
Дерзкие, пластичные артистки напомнили ей юных прачек из сна.
Ближе к середине спектакля Самоварова вдруг поняла: привычную сюжетную линию искать здесь нет смысла…
Она не появится.
На все оставшееся время Самоварова забыла про натирающие туфли, про кошек, про Аньку (которая к этому часу уже давно должна была оказаться в области, у Лариски), про курево в маленькой лакированной сумочке и даже про своего друга.
Кармен была везде.
Неукротимой энергией, набирающей силу в каждой следующей минуте, она, формально материализованная в большой белый шар, дико, необратимо скакала от актрисы к актрисе, в движении обесценивая самое главное в мужчине – его волю.
Ее убили раз десять.
Разными способами и в разных позах.
Но не тут-то было!
Кармен, мужчины, убить нельзя.
Жалкая, сломленная, гордая, до жути циничная, до слез нежная Кармен восставала снова и снова, и всякий раз, находя свой белый мяч, безошибочно бросала его в обреченного.
Страсть – это самое дерзкое воровство.
Прежде всего у себя.
Убогий, опостылевший разум героически и тщетно сопротивляется, пока мы выгребаем из себя все, что есть, но – этого мало, мало, мало…
И…
Отдали душу.
Обрыв.
Конец.
Аннигиляция.
Но тут, в какой-то миг, вдруг послышится ангельский хор, обретет всеобъемлющую силу и красоту, устремится в самые небеса, – и уже в недосягаемой вышине, когда первозданная сила вновь окрепнет, в нее опять, вначале едва заметно, осторожно, а потом все отчетливей вовлечется колдовство страсти.
Сопротивляться ей – значит сопротивляться самой жизни.
Прежде чем начать аплодировать, Варвара Сергеевна несколько раз завязала и развязала на шее шелковую косынку.
* * *Они вышли в прохладный майский вечер.
Нарядная толпа, выплеснувшаяся следом из театра, продолжала гудеть восторгом и вопросами. Стало тесно, душно и нестерпимо шумно.
Валерий Павлович взял ее под руку:
– Давай-ка отсюда выбираться!
Оторвавшись от основного потока, они, теперь уже неторопливо, двинулись по парковой аллее.
Варвара Сергеевна замедлила шаг и неожиданно спросила:
– А ты знаком с Ларой Брехт?
Даже в темноте ей удалось разглядеть, как изменилось выражение его лица.
– Нет, если я куда-то лезу, ты меня прости… Так, театром навеяло, вот и вспомнила…
– Что ты вспомнила? – перебил он.
Валерий Павлович оставался внешне спокоен, но сжавшиеся губы, рука, блуждавшая по карманам в поисках отсутствовавшей пачки сигарет, выдали его волнение.
«Какая же я дура! Похоже, я испортила вечер!»
Она решила поскорее все объяснить:
– Эта Лара может иметь какое-то отношение к убитой Валентине Щац, по крайней мере, она числится у нее в друзьях.
– И что? Неужели каждого друга на страницах этих дурацких соцсетей ты сразу начинаешь подозревать? Это в наше-то время? Открою тебе большой секрет, госпожа следователь: те, немногие, кто на самом деле друг с другом близок, редко общаются при помощи соцсетей. Хотя, увы, такие немногие в наше время большая редкость. А те, кто там… Вот кто они, все эти друзья? Ты человека, может, и видел раз в жизни, и хорошо, если так! Его и в живых уже может не быть, а
