– Курить бросайте и не позорьтесь!
Галина принялась резать торт. Безе под ее руками крошилось, кремовые розочки оплывали, завалившись набок.
Мать быстро затушила сигарету и попыталась отобрать у нее нож:
– Дай-ка лучше я!
Галина готова была разрыдаться. Она грубо отпихнула мать.
– Ну все! Так больше продолжаться не может! Я всегда тебе говорила, что Родя твой – козел и придурок!
– Да при чем тут Родя?! – выкрикнула Галина.
– При всем! Свалил к какой-то шюхе, и слава богу! За последние годы ты должна была ко всему привыкнуть и наконец понять, что он из себя представляет! Катюшу только жалко… – плаксивым тоном прибавила Наталья Маратовна.
– Мам, это что здесь, театр?! И долго ты репетировала свой выход?!
– Ты просто невыносима! Чему тут еще удивляться? Сложно себе представить, что этот урод успел сотворить с твоей психикой!
– Мам, это не пьеса, это моя жизнь! На которую тебе, кстати, было всегда плевать!
– Браво.
Бабуля стояла в дверях и вяло хлопала в ладоши.
– Все, бабка, поехали отсюда! Хотели помочь, поддержать, а она как собака на нас бросается! Иди уже, собирайся!
– А я останусь.
– Зачем?
– Здесь еще внучка моя, вообще-то…
– Как угодно! Только потом не жалуйся, что ты здесь никому не нужна.
Входная дверь с надрывом хлопнула.
* * *В понедельник Мигель объявился.
Переступив порог клуба, Галина решила идти к себе в кабинет через зал. Утренняя репетиция к тому времени должна была начаться.
Мигель, завидев со сцены проходившую мимо Галину, как ни в чем не бывало помахал ей рукой.
Многие из находившихся на сцене танцоров знали, что они уже несколько раз занимались здесь сальсой, но уверенным жестом руки, который он сопроводил еще и радостным возгласом, Мигель словно обозначил присутствующим истинную степень их близости.
Два противоречивых чувства завозились в Галине: надежда и гордость.
И когда Мигель, вполне предсказуемо, вскоре постучался к ней в кабинет, на сцену сначала вышла гордость.
– Я занята! – отрезала она.
– Галь, я могу зайти?
Но он уже зашел и даже прикрыл за собой дверь.
Галина лениво потянулась и встала из-за стола. Всем своим видом демонстрируя, что делает огромное одолжение, она нехотя направилась в его сторону.
Биение сердца выдавало ее с головой.
Она чувствовала, как с каждым шагом навстречу зона ее безопасности расплывается под ногами, и тогда с ходу взяла повышенный тон:
– Чем обязана?
– Галя… Когда мы продолжим занятия? Сегодня? Пойдем сейчас? – проигнорировав ее воинственный вид, зачастил вопросами Мигель.
– Нет. Я занята. Я работаю.
Он быстро подскочил и заключил ее в свои объятия. Она обмякла, задрожала, а изнутри, из плена, словно отчаянно рвалось наружу какое-то существо: крылатое, свободное, с единственным минусом – у существа не было разума.
– Галя, – Мигель подергал за ручку и удостоверился, что дверь заперта, – иди сюда, милая…
Разомкнулись жадные губы, настойчивые и нежные руки сжали ее в кольцо, запахло кофе, табаком, кремом после бритья и еще, совсем чуть-чуть, – его убогой квартиркой.
Сопротивляться существу не было смысла, и она нырнула вместе с ним в самый центр надвигавшейся на них энергии.
Конечно, она знала, что потом, совсем скоро, будет об этом жалеть…
И вовсе не потому, что в обход ее моральных принципов это случится на работе (здесь-то она уже успела поторжествовать над своим бывшим мужем), а потому, что такой оглушительный, случайный секс лишал ее возможности по-настоящему расслабиться… И душ она принимала только в восемь утра, и из коридора постоянно доносились чьи-то осторожные шаги…
Но эту минуту энергия Мигеля была гораздо сильнее ее томительных, истинных желаний.
Успев про себя отметить, что это – огромное исключение из правил, она позволила ему забрать у нее существенно больше, чем он мог ей дать при других обстоятельствах.
16
Прибежав домой, Самоварова первым делом посрывала с себя надушенную Анькиной «Шанелью» одежду и облачилась в халат.
Платье, сумочка и туфли попрятались обратно в шкаф.
К приходу дочери, прибывшей в город на последней, опасной электричке (хорошо хоть вокзал в пятнадцати минутах ходьбы от дома), она успела накормить разобиженных кошек и, устроив на кухонном столе небольшой бардачок – вроде как засиделась перед телевизором в ожидании дочери, – включила этот поганый ящик.
Полчаса назад, прощаясь у подъезда, Валерий Павлович настойчиво и нежно прильнул губами к ее губам.
Надо было срочно на что-то переключиться…
– Мам! – с порога закричала Анька. – Мам, ты не спишь?
– Нет, рыбка, – подпрыгнула на стуле Варвара Сергеевна, – телик на кухне смотрю!
– С чего это? Ты же его не включаешь!
Когда люди так долго живут вместе, срастаются в частном, стираются в общем, в их поведении начинают проглядывать следы самого настоящего идиотизма: Варвара Сергеевна неопрятно врала, дочь же в ответ по привычке готова была прицепиться ко всему, что бы она ей ни сказала.
– Так что ты там делаешь-то? – измотанная дорогой Анька появилась в дверях кухни, держа под мышкой пару увесистых книг.
– Э… Новости вот…
– Новости?
Вспомнив, что сегодня прогремел очередной теракт, Анька подошла и выключила телевизор:
– Не надо нам новости! Тетя Лара странная какая-то была… Книжки вот передала тебе в подарок.
– Ты разве к Ларе ездила? – не поведя бровью, продолжала идиотничать Самоварова.
– Мам, я же звонила тебе в обед… Ты что, не помнишь?
На свою беду Самоварова с блуждающей улыбкой ответила «нет». Губы все еще хранили тепло поцелуя. У нее кружилась голова.
Дочь встревоженно покосилась на нее и добавила к вечерней порции таблеток еще какое-то новомодное средство, улучшающее мозговое кровообращение.
Варвара Сергеевна продолжала рассеянно за
