Домой я вернулся с бакхуном и орехами, и впервые в моей спальне запахло домом. Но что более важно, я купил свиток тростниковой бумаги, сложенный зигзагом для использования в пути, купил камень туши, миску, ступку для растирания и несколько заостренных тростинок.
С этого времени, когда я возвращался с работы или решал остаться дома, я заваривал ореховый отвар, набивал трубку и писал в свете лампы. Не знал зачем, но, когда начал ставить сепийные значки на бумаге, ко мне вернулся белый от солнца Маранахар, перед глазами моими колыхались пальмы, я снова увидел хоровод лиц тех, кто ушел. Они смотрели на меня, улыбались и говорили, а мне снова было тринадцать, и я жил в Доме Стали. Я слышал звуки, чувствовал запахи и видел цвета, хотя предо мной не было ничего, кроме пожелтевшей бумаги и рядов коричневатых знаков.
Тогда показалось мне, что жизнь снова обретает некий смысл, но беспокойство меня не покинуло. Судьба моя молчала, а я вел жизнь, лишенную значения, ждал и терял время. Но когда я описывал свои похождения, я, по крайней мере, помнил, кто я таков и зачем я сюда прибыл.
Я все так же старался избегать малолетних воришек с рыбной площади и постоянно оставался настороже. Однако боялся, что меня могут выследить. Город был не так уж велик, а они знали его словно свои пять пальцев. Пока что не нападали, но я довольно часто видывал то одного, то другого из банды. Несколько раз я сбивал их со следа в тесных переулках и подворьях. Пару раз камень пролетал мимо моей головы, раз за работой, когда я шел с сундуком в руках, он попал мне в спину. Был это даже не камень – свинцовая пуля от пращи, сужающаяся с обоих концов, с выцарапанным проклятием. К счастью, прилетела она издалека, а на мне был толстый кафтан, но все равно синяк не сходил несколько дней. В другой день они выследили меня, когда я работал на пляже – мы рубили топливо для древесного угля. Тогда камень расколол мой кувшин с пивом. Так, чтобы я помнил и знал – за мной присматривают. Что глядят и ждут подходящего случая.
В том самом магазинчике, где покупал я бакхун, я нашел травы, которые кочевники из окрестностей Кангабада используют для рисования клановых знаков на лице и руках. Я смешал их с горячей водой и помыл ими голову, благодаря чему рыжие мои волосы сделались каштановыми, я перестал бриться и отрастил нечто вроде небольшой бородки. Я носил местный кафтан и капюшон либо шапку. Старался ходить разными улицами и всегда носил оружие. Обычно нож следопыта и тяжелую трость из черного дерева, окованную железом, а в кармане моем было такое же оружие, как то, что мы некогда сделали с Бенкеем в рабстве. Обрезок полого тростника с пробкой и отваром лютуйки. Лютуйку я нашел в магазинчике безделиц с Юга и стал добавлять ее в пищу. Все это немного помогло – они на время потеряли мой след.
Когда же я решил, что вид мой достаточно изменился, я пошел не на работу, а в рыбачий порт. Уже пришла осень, но порой выглядывало солнце, море было темным и неспокойным, билось во внешние волноломы и колыхало разноцветные рыбачьи лодки у пристани. Воздух же пах солью, рыбой и дымом с угольных решеток.
Я немного посидел перед той самой таверной, как в первый день, даже съел такую же печенную на палочке рыбину, ожидая, когда они появятся. Не был уверен, что я собираюсь делать. Хотел получить немного преимущества – узнать о них нечто, выследить, где они ночуют, просто так, на всякий случай. А может быть, и спровоцировать нападение и преподать им урок.
Я долго сидел так, цедя пиво, но не увидел ни одного. Через какое-то время двое, как обычно, появились на пирсе, сели на бочки, но я ждал самого старшего из мальчишек.
– Далеко же завела тебя судьба, юноша, – произнес некий голос. Я глянул удивленно и с легким испугом. У меня не было здесь друзей – лишь люди, с которыми я обменивался словом-другим. Даже с другими постояльцами в гостинице разговаривал я немного. Человек же, который сидел на лавке напротив меня, казался мне знакомым, но я не мог понять, откуда именно.
Очень низкий и худой, с морщинистым лицом, он носил кожаную шляпу с широкими полями. Когда я взглянул ему в лицо, то заметил, что у него нет одного глаза, а глазница закрыта костяной резной плиткой на ремешке. Одет он был обычно – в зашнурованный кафтан из мягкой кожи, в разных местах украшенный заклепками.
Перед ним на столе лежал мешочек, из которого он случайно вытаскивал небольшие разноцветные плитки разнообразной формы и соединял их между собой, не глядя на то, что делает, зато следя за мной единственным глазом из-под шляпы. Плитки, которыми он развлекался, немного напоминали кусочки мозаики.
– Кто ты и чего от меня хочешь? – спросил я. – Я и вправду попал в этот город случайно, но кроме того, что я могу найти тут укрытие на зиму, не вижу в том большого смысла, и не стоит приплетать сюда судьбу. Да и к тому же судьба моя – не твое дело.
– Несмотря на возраст, память-то у меня на людей получше, чем у тебя. Возможно, оттого, что старики мало думают о себе, больше о других. Хотя большинство, скажем честно, скорее о том, как этими другими править или мешать им. Однажды в дороге ты разделил со мной общество и сказал тогда, что тебя ведет судьба. Многие говорят подобное, когда хотят казаться более таинственными, но ты тогда сделался печален, словно и вправду так думал. Говорил, что на чужом языке зовешься Филаром, и ел со мной у одного костра.
Что-то промелькнуло и закрыло на миг солнце своей тенью, а потом на столе рядом со стариком присела черная птица с большим серым клювом, сложила крылья и глянула на меня агатовым глазком, совершенно без боязни, словно была она выученным соколом.
– Прости, Воронова Тень. По дороге мне попадалось немало людей, и так оно складывается, что дел и проблем у меня больше, чем у остальных, потому не все я помню так хорошо, как хотелось бы. Что же до тропы, которой ведет меня судьба, то это правда, однако складывается все так, что я не знаю, куда
