– Только дураки желают знать будущее так далеко наперед, – согласился он. – Чем дальше, тем больше в нем изменений. Будущее – словно ствол дерева. Разделяется на сотни все меньших веток, и непонятно, какая из них важнее прочих, однако нижнюю ветку видно всегда. Видны главные ее отростки и то, растет ли она налево или направо от ствола. Сохнет она или покрыта листвой.
Пальцы его двигались все быстрее, ныряя в мешок и соединяя друг с другом новые и новые плитки, что сцеплялись, образуя шар. От моря потянуло пронзительным холодом, но я не почувствовал дыхания ветра. Шар, соединенный из малых кусочков, как детская головоломка, был теперь таких размеров, что его можно было взять двумя руками.
– Купи мне пива, Странствующий-с-Судьбой, – сказал старик. – Я же расскажу тебе, где твоя тропа.
Он выпустил шар из рук, и тот покатился по столу в мою сторону, словно был единым целым, и остановился рядом с моей глиняной кружкой.
Я вздохнул и пошел к окошку, за которым сидел трактирщик, и выложил целых полпенинга за средний кувшин пива, взяв и кружку для старика.
– Я купил тебе пиво, но это потому, что некогда ты делил со мной огонь и хлеб. Я ехал на твоей повозке, не сбивал ног на дороге, не горбился под тяжестью своей корзины – и ничего тебе за это не дал. Но я не хочу твоих ярмарочных фокусов. Это пустая забава, не больше; я знаю, как ворожеи умеют избавить наив-ных от последнего гроша, не давая им ничего, кроме пустой надежды и врак. Дорога, которую я ищу, и правда в тумане. И я не найду ее ни в дыму храмов, ни на ярмарке. Согласно моей вере, меня ведет Дорога Вверх, навстречу Творцу, который выше ваших богов и их потерянных имен и о котором вы ничего не знаете. Забери свой шар, свои фокусы, умелые пальцы и легкий язык. Они тут не пригодятся, поскольку ты не получишь ни пенинга.
Я чуть прикоснулся к тому странно-холодному шару, чтобы отправить его в сторону одноглазого старика, но шар рассыпался мелкими, разрезанными на странные формы кусочками, которые с шумом расползлись по столу, словно горсть мелких ракушек, принесенная волной на пляж.
Я замер, пойманный врасплох, а старик рассмеялся и глотнул пива.
– Я не хотел просить, чтобы ты сделал что-то большее, чем ты сделал уже, – сказал он, кивая. Птица его издала хриплый крик и чуть повернула головку набок, глядя на рассыпавшиеся по столу знаки.
– Того, что я ищу, не прочтешь на крашенных костях, – сказал я.
– Верно, не прочтешь, – согласился старик. – Для такого нужны более сложные методы. Но кое-что я увидел. Посмотри только.
Я закатил глаза в нетерпении, взглянул на выглаженную соленым ветром столешницу и опешил, ощущая, как по спине моей ползет холодок.
Я ожидал увидеть беспорядочную россыпь мелких разрисованных костей – тем временем они легли ровно, словно мастер мозаики тщательно выкладывал их дни напролет. Узор изображал Перевернутого Журавля, замкнутого в кругу древесных веток. Знак, каким писалось мое клановое имя. Ствол был с моей стороны, а ветки тянулись к старику. Он наклонился над ними, что-то ворча себе под нос и ведя узловатым пальцем по старательно уложенным фрагментам.
– Некогда ты был и правда силен, – заявил он. – Далеко отсюда. У вершин власти, как я понимаю, в странах Юга. Гордыня и страх. Красота и жестокость. Мощь и зависть. Ты одевался в шелка, слушал музыку и ел сладкие плоды, поглядывая в тени и сжимая рукоять меча. Ты слушал бы шепоты и плел мастерские интриги, вплетая их в странные ритуалы. Но взгляни сюда: это шло от чужаков. Как если бы ты везде был чужеземцем, вынужденным говорить на чужом языке. Как нынче, но только происходишь ты из другой страны. Была еще война и предательство. Барабаны… И лай гончих… Не понимаю. Как если бы барабаны были языком… Потом укрытия и маски. Много масок, одна на другой. Много крови и страданий. Меч. И соль. Соль обычно означает охрану от гнили. И ты постоянно терял ближних. Это – молодое деревце, отесываемое от ветвей. Но деревце без веток становится посохом. Оружием, возможно, древком копья. В этой части жизни над тобой стояла перелетная птица. Дикий гусь, цапля, возможно, журавль. Постоянно летящий на север. Сквозь пустыни и снега, только бы на север. Пусть бы и последним в перелетном ключе.
Старик вздохнул.
– А тут оковы и змея рядом с тобой. Ты много раз попадал в узы, но всегда удавалось тебе их сбросить, поскольку никто не умеет заковать змею… А этот знак – это волк, что отгрызает себе лапу, чтобы освободиться от силков. И снова на север, за звездой… Это и причина всего, но из этих костей не прочесть точно. Кажется, это женщина, хотя это не вся правда. Это нечто, что лишь выглядит как женщина. Она одержима властью и силой. Еще она – предвечный подземный огонь. Нет, не знаю. Это нечто страшное, что пребывает в бездне, но живет. Словно бы демон, но живой и смертный. Я еще не видел нечто подобное. Это нечто, что напоминает существо из другого мира, но может ходить по земле. Что-то, что постоянно высматривает и следит. Есть и враги, которых она за тобой послала. И не только за тобой. Они найдут тебя всюду и не перестанут разнюхивать. И снова нечто мертвое, но и живое, благодаря мести. Из этого броска я больше ничего не узнаю. Эти кости немногое мне говорят.
– А знак? – спросил я, едва проталкивая слова сквозь пересохшее горло, указывая на Перевернутого Журавля.
Он пожал плечами.
– Он светит твоей жизни. Ведет тебя. Но я немного могу о нем сказать, поскольку не знаю этой письменности. Если бы умел ее прочесть, возможно, сказал бы больше. Он вписан в Древо Предназначения. Больше можно понять не из расклада, но из знаков на костях и того, как они лежат. Часто кости знают больше, чем ворожей может прочесть. Это как если бы кто-то говорил тебе жестами.
Он вдруг сгреб кости в мешочек и затянул шнурок.
Я долго сидел в молчании, глядя на свои руки на досках стола, ошеломленный и преисполненный беспокойства.
– Ты ничего не сказал мне о том, куда судьба должна меня повести, – сказал я наконец.
– Ох, это же только ярмарочная
