– Я дам тебе пенинг, но брось еще раз.
– Еще минуту назад ты не помнил моего имени, но был уверен, что я не Видящий, а ярмарочный обманщик. А теперь глянул на горсть костей и уже решил, что я пророк.
– Даже глупец заметит, что произошло нечто странное. Всегда, когда бросаешь горсть камешков или монет, они складываются в знаки? Тебе не интересно, что они скажут еще? В том, что ты говорил, есть немало правды, как и тогда, когда тебе казалось, будто в знаках нет смысла.
– Ты хочешь вверить свою жизнь ворожбе, что стоит кружку пива и пенинг?
– Судьба капризна, но из того, что ты уже сказал, я понял, что она желает мне нечто передать. И насколько я знаю, она в таких случаях может говорить через все, что угодно, через то, чем движут силы предназначения. Полет птиц, вихрь листьев на ветру, движения воды или поведение стайки рыб. Тогда отчего не кости, даже если обычно они дают ответы, что стоят лишь пенинг?
– Потому что кости капризны и дают нечеткие ответы. Говорят символами и без подробностей. Для серьезной ворожбы нужны другие вещи. Обычно то, что ты зовешь силой имен, а мы – песнями богов. Однако, насколько я помню, с этим ты не желаешь иметь ничего общего.
– Верно. Потому я предпочел бы твои кости.
– Они уже ничего тебе не скажут. Что же до других способов, то не думаю, чтобы нам позволили привести кого-нибудь в урочище, забить каменным молотом, потом разложить на знаках, нарисованных его кровью, а среди ночи призвать его дух, плененный кровью, и приказать ему говорить. Я и сам с возрастом сделался куда рассудительней и предпочитаю не делать такого, если не должен. У меня есть другие способы, но я не стану делать этого среди ротозеев на базаре – и не за пенинг.
– Говори, Воронова Тень.
– Двенадцать марок, пять шелягов, два секанца.
Я замер. Это были все мои сбережения, укрытые в моей комнатушке. До пенинга. Если бы я заплатил ему, у меня осталось бы ровно столько, сколько я носил при себе на ежедневные траты, да еще отложенная сумма, которую мне пришлось бы заплатить за следующий месяц проживания.
– Ты ошалел, – сказал я. – Слишком много. Ты бы меня разорил.
– Тебе стоит вспомнить, зачем ты сюда прибыл. Наверняка не для того, чтобы копить серебро и класть под доской в полу? Разве такова твоя цель? Накопить горсть серебра, которая в любой момент может исчезнуть? Знаешь, как вьются линии судьбы? Словно вены под кожей или ветки дерева. Теперь ты в месте, где они раздваиваются, и тебе придется выбирать. Влево или вправо? Отдать серебро мошеннику и, возможно, получить ответ – или и дальше сидеть, копя пенинги и целью своей иметь охоту на группку оборванцев, чья ценность не больше, чем у стайки крыс? Приходи в сумерках в купеческую таверну при Каменном Торжище, что зовется «Под Морским Пахарем», и спрашивай Воронову Тень. Или сиди у окна и считай свои пенинги. Спасибо за пиво.
Остаток дня я провел, бродя без цели, глядя на воду в порту и колышущиеся там длинные корпуса кораблей. Потом я вернулся в гостиницу и некоторое время ходил туда-сюда по комнате. Несколько раз проверил серебро в тайнике и пересчитал, чтобы проверить, не ошибся ли он. Не ошибся. Хотел он все, до пенинга. И откуда-то точно знал, сколько у меня денег.
* * *Каминный зал «Под Морским Пахарем» был раза в три больше, чем в моей гостинице, и выходил на большую квадратную площадь, окруженную колоннадой и тесно заставленную повозками, фургонами и кучами бочек, сундуков, кожаных и полотняных мешков. Постоянно кружили там люди, охраняющие товар, – с массивными мечами, окованными железом палицами, в шлемах и броне из стальных пластин и жесткой кожи, глядя исподлобья на всякого, кто приближался к повозкам. Я вошел через ворота и сразу поднялся на галерею, держась как можно дальше от товаров, но все равно трое дуболомов заступили мне путь, спрашивая, куда я направляюсь.
Один из них провел меня в полутемный угол, прямо к столу у стены, где сидел Воронова Тень и неспешно подкреплялся соленой овсянкой из котелка.
Я без слова бросил на стол кошель, тяжело ударившийся о доски. Он отложил ложку и одним движением смахнул со стола мешочек, не пересчитывая, – только чуть подбросил на ладони и спрятал в кожаную суму, что стояла рядом на лавке.
– Тут не разбрасываются деньгами, – заметил мне. – Живут тут купцы. В этой гостинице уважают серебро.
Я сел напротив, преисполненный нетерпения, и смотрел, как он поедает свою молочную кашку. Он молчал, черпал ложкой из котелка, посвятив тому все внимание, словно была это важнейшая вещь в мире. Я знал, что, если скажу хоть что-то, он примется меня поучать и насмехаться, а потому я молчал. Опер подбородок на сплетенные ладони и смотрел на него с умилением.
Через некоторое время он наклонил котелок и принялся скрести ложкой по дну, доедая остатки. Я все еще молчал. Предполагал, что он сейчас потребует себе больше овсянки, но он лишь облизал дочиста ложку, вынул из кармана платок, которым старательно вытер лицо, потом ложку, спрятал платок за пазуху, потом встал, отнес котелок к ведру с водой у стены, ополоснул и поставил вверх дном на деревянную полку. Все это тянулось довольно долго.
– Пойдем, – сказал он, вернувшись к столу. – Нам понадобится уединенное место, подальше от любопытных глаз.
– Отчего же? – сказал я. – Охотно погляжу, как ты грызешь жареную утку. Да и стоило бы закусить лепешкой со сливами.
– Я уважаю то, что у меня есть, – обронил он высокомерно. – Живу достаточно долго, чтобы знать: никогда не знаешь, когда удастся подкрепиться снова. Есть то, что есть. А что будет – лишь туман и дым.
– Отчего же ты не поворожишь себе на это? – прорычал я, пока мы шли в боковую комнатку.
В гостинице вроде моей жили разные люди, но им нужна была лишь кровать, баня, отхожее место и общий зал, чтобы посидеть вечерком при огне и что-нибудь съесть. Эта же была для купцов. Каждый из них приезжал с кучей помощников, слуг и отрядом воинов, что сторожат товар, который к тому же нужно было где-то хранить. Наверняка тут была и запираемая сокровищница, склады, конюшни. Им недостаточно было одного лишь зала, поскольку наверняка приходилось часто встречаться с кем-то по отдельности, и для такого служили размещенные по бокам комнатки, как та, в которую мы вошли.
Воронова Тень отворил
