Он просто молчал. Считал вздохи и секреты.
– Лука? – спросила Яэль на четвёртом выдохе.
– Да? – отозвался он на пятом.
– Почему ты не присоединился к Сопротивлению?
Ах. Вот он. Вопрос, который должен был последовать. Наконец.
– Не скажу, что они бродят по городу, стучась во все двери и раздавая агитационные буклеты.
– У тебя немало связей на чёрном рынке. Должно быть, чтобы добывать сигареты, – заметила она. – Ты мог найти нас, если бы лучше постарался.
Стараться лучше, быть сильнее, быть чем-то большим. История его чёртовой жизни.
– Ты видела, что СС делает с предателями. Зачем быть раздавленным, когда можешь выжить? – По мнению Луки, это было честное алиби. Оправданное самими законами природы.
– У некоторых из нас нет этого выбора. – В словах Яэль таилось напряжение: старая-новая злость, как и старая-новая подруга. – У некоторых из нас никогда его не было.
Он окунулся в жар этого голоса, смотря на её напряжённые руки. Манжеты рукавов куртки Яэль задрались на несколько сантиметров, и Лука мог видеть чернила татуировки: кончик волчьего хвоста, щекочущий её тонкое запястье. Он уставился на эти метки, вытравленные чёрным на коже. Они напоминали наброски, которые мама когда-то делала в уголках блокнота, лежащего рядом с телефоном (а потом вырывала и комкала, пока муж не увидел). Они обладали всеми чертами искусства. Так много деталей на таком маленьком пространстве: линии штриховки одновременно необузданные и ровно затемняющие мех животного. Это заставило Луку задуматься: а как другие волки выглядят вблизи? Такие же детальные? Такие же тёмные?
Под ними тоже находится линия чисел?
Он так много хотел узнать о Яэль. Ответы были отрывочными: Заключённая. Лабораторная крыса. Еврейка. Лука не понимал значения её чисел, но они точно что-то означали. Луке были интересны долгие провалы между этими ответами. Он хотел знать.
– Что случилось с тобой?
Мгновение растянулось в ещё одно, и ещё. Когда Яэль, наконец, покачала головой, её белые-белые волосы лезвием сверкнули в свете фар. «Почему? – словно спрашивали её глаза. – Почему ты ещё не знаешь? Почему ты здесь?» Всё в Яэль – спокойствие, молчание, чувства – пронзало Луку, кромсало саму душу.
Почему?
Почему?
Почему ты не можешь стать кем-то большим?
– Я боялся. – Звенья цепочки Луки впивались в шею. Слова казались слишком честными для его голоса. – До сих пор боюсь.
– Страх – это не оправдание, – сказала ему Яэль. – Страх делает нас человеком.
Что ещё Лука мог сказать? В нём не было ничего большего. Губы скривились, растянулись, желая превратиться в усмешку. Хоть что, только бы она перестала смотреть на него так: со льдом (или огнём?), с ненавистью (или любовью?), с бесконечными эмоциями, пульсирующими в этих зрачках.
Она казалась правильной. Казалась такой далёкой. Слишком далёкой, чтобы кто-то такой, как Лука, мог дотянуться.
– Наверное, ты хочешь спать. Мириам сказала, что мы доберёмся до Молотова к рассвету, – сказала Яэль. Руки упали по бокам от тела, волк исчез, поглощённый кожаным рукавом. Она легла на дно кузова, свернувшись в форме буквы С. Через кожу куртки Лука мог рассмотреть позвонки на её спине.
Он понятия не имел, где находится Молотов, но это и не имело значения. Яростная советская фройляйн с глазами из золота была права: он «из любопытства» присоединился к чертовски долгой поездке.
Глава 23
НЕУСЛЫШАННОЕ: ПЕРЕВОДРазговор IМириам: Он знает твоё имя?
Яэль: Лука не похож на других национал-социалистов.
Мириам: Нет. Он мальчик с их плакатов! Тот самый, на которого они смотрят с восхищением.
Яэль: Всё не так. Он не такой.
Мириам: Ты, правда, так считаешь, Волчица?
Яэль (кивая): В нём есть нечто большее. Я видела.
Разговор IIМириам: Одна болтовня, а хребта нет.
Яэль: Лука дерзок, да, но у него есть и другие черты. Дай ему шанс.
Мириам: Шанс? Разве они давали нам шанс, Яэль, когда запихивали в поезда для скота? Когда набивали номера на наших руках и превращали семьи в пепел?
Яэль: Я помню всё это так же хорошо, как и ты, Мириам.
Мириам: Если бы Лука Лёве был не просто национал-социалистом, он нашёл бы способ вступить в Сопротивление. Он не прятался бы за чистотой своей крови и имени, пока наш народ забивают, как скот.
Яэль:…
Мириам: Я знаю, что права.
Яэль: Я доверяю ему.
Мириам: Доверяешь. Уверена, что только это?
Яэль:…
Мириам: Не позволяй сердцу затмить голову, Яэль. Может, сейчас Лука Лёве и на твоей стороне, но он сбежит, если представится возможность. Такие, как он, заботятся только о своих интересах. В первую очередь, именно поэтому наш мир оказался в таком плачевном состоянии.
Глава 24
Яэль не спалось. Не из-за боязни кошмаров или отсутствия усталости, а из-за сердца в груди. Того самого, что до сих пор бешено стучало от клейкой, как паутина, близости Луки. Того самого, что трепетало от невероятного знания, что Мириам здесь, жива. Тонуло в крови людей из сна. И не знало, что чувствовать.
Две части Яэль – жизнь и душа – столкнулись в противоборстве.
Во многих отношениях ей было лучше рядом с Мириам. Прочно, безопасно. Третий волк знал её, привязывал Яэль к её ранней версии. Но маленькая девочка из лагеря смерти не соответствовала парню в коричневой куртке. Их разделяли целые миры и года. Смерти и смерти, и смерти.
Она не могла винить Мириам за ненависть к Луке. Сама она тоже с первого взгляда возненавидела Победоносного. (И со второго. И с третьего). Его повязка со свастикой и чванливая, вышколенная военная походка действовали на нервы. Она смотрела на него и видела врага.
Теперь она смотрела на Луку – ожог, лоснящийся на ключице, взгляд синих глаз, скорее вопросительный, чем требовательный – и видела не врага, а парня под маской. Союзника. Друга. Кого-то большего, – шептало в груди покалывающее сердце.
Что теперь?
Теперь Лука боялся.
Как и она.
Яэль лежала без сна, устремив взгляд из кузова грузовика на лес, который не могла видеть. Прошли часы. Дорога стала ровнее – перетекла в асфальтовую. Яэль почувствовала запах Молотова раньше, чем увидела сам город. В воздухе витала война: перечный аромат пороха, едкий – пепла. Поднимался рассвет, но когда Яэль смотрела наверх, она видела лишь беззвёздное выцветшее марево. Дым распространялся по небу, затягивал всё вокруг.
Город появлялся улица за улицей, тусклыми полосами цвета. Яэль представила, как живописно было бы это место, залитое дневным светом и очищенное от дымки войны. Большие дома в стиле барокко, выкрашенные в цвета неба и нарциссов, соседствовали с деревянными купеческими домами. Большая часть окон была разбита, осколки стекла блестели на улицах. Часть самых величественных зданий – тех, у которых на балконах ещё развевались обрывки знамён со свастикой – была сожжена, края дверных проёмов окрасила сажа. Тёмные комки валялись на
