– Я помню, – оборвала его Мириам. – Поверьте, товарищ, помню. Но Волчица права. Нам нужна информация об обороне Москвы, а также о положении сил в Германии. У этих людей должны быть каналы связи, которые помогут нам раздобыть необходимую информацию. Убивать их глупо.
– Волчица? – Рыжие брови командира отряда исчезли под фуражкой с одинокой звездой. – Теперь пленница будет указывать мне, как обращаться с пленниками?
– Нет, – отрезала Мириам. – Я буду указывать вам.
Командир не стал с ней спорить.
– Как мы вообще можем понять, кого из этих людей нужно помиловать? – вместо этого спросил он. – Оторвать эмблемы мог любой человек.
– У Сопротивления есть протоколы по безопасности. Пароли и тому подобное, – объяснила Яэль, голос её стал ровнее. – Позвольте поговорить с этим мужчиной. Если удастся подтвердить, что он из Сопротивления, то он укажет на лидера группы. Они смогут поручиться за своих членов.
– И что вы предлагаете делать с остальными?
Яэль обернулась к ряду пленников. Десять мужчин смотрели на неё. Сопротивление, Вермахт, СС… в их глазах отражалась целая палитра чувств, от обычной надежды до ядовитой ненависти.
– Не нужно никаких соответствующих структур, – сказала она капитану отряда. – Участники Сопротивления планировали восстание больше десятилетия. У них есть чрезвычайный план по поводу пленных. Дайте мне найти лидеров и поговорить с ними. Мы всё решим.
Ружья были подняты, ещё готовы к одному последнему слову (ПЛИ!). Руки мужчин начали дрожать от тяжести и ожидания. Прицел сбился. Выражение лица командира отряда сменилось. Брови его вернулись на прежнее место, а кожа – в нормальное состояние. Ни пылающая, ни бледная.
– Делайте, что должны, – обратился он к Яэль, прежде приказать своим ребятам: – Вольно!
Они опустили «Арисаки». Мириам разжала пальцы на плече Яэль. Рыдающий солдат Вермахта в центре ряда икнул от облегчения. Худой мужчина кивнул.
Яэль подошла к нему, приблизилась к самому уху и прошептала первую часть немецкого пароля Сопротивления: «Волки войны собираются».
– Они поют песню гнилых костей, – ответ мужчины был таким же тонким и ломким, как и его тело.
– Мне нужны лидеры вашей ячейки, – сказала ему Яэль. – Вы поможете мне?
Он помог. Спустя множество минут поиска и произнесённых шёпотом паролей Яэль стояла перед мужчиной по имени Эрнст Фёрстнер. На вид он был почти ровесником Райнигера, с похожими морщинками вокруг глаз и небольшими залысинами. Перешитая форма Вермахта была слишком узкой для него и слишком выцветшей – пережиток последней войны. Когда мужчина приветствовал Яэль, в его словах не было радости, лишь настороженность. Его нельзя было винить, когда менее чем в десяти метрах от них были куча мёртвых тел, плевки советских солдат, поблескивающие на камнях, и их одинаковые лица. Также не вызывал доверия и хвост из офицеров, которым обзавелась Яэль: за Мириам увязался командир Пашков, за ним – Лисьебровый и ещё пятёрка каких-то начальников. Эрнст Фёрстнер и его израненные люди безрадостно восприняли подобный антураж.
– Что здесь произошло? – спросила Яэль лидера молотовского Сопротивления.
– Мы много лет развивали нашу ячейку, – пояснил он. – Когда через «Рейхссендер» был послан сигнал, мы захватили контроль над лагерями на севере и освободили рабочих. Многие из них присоединились к нам. Потребовалось два дня, чтобы захватить город. Мы окружили штаб СС, арестовали руководство и привели их сюда, на площадь. Тогда-то в город и заполнили советские грузовики; их солдаты превосходили нас численностью и вооружением. Когда они потребовали капитуляции, мы не видели причин для борьбы и сложили оружие. Они заставили нас выстроиться здесь, вместе с остальными.
– А потом устроили расстрел? – поинтересовалась Яэль.
Господин Фёрстнер кивнул.
– Мы пытались им всё объяснить, но это не помогло.
Мириам у неё за спиной переводила разговор с немецкого на русский. Командир отряда палачей хрюкнул: ему было ещё более неловко, чем в первый раз.
Когда Яэль спросила о радио, Эрнст Фёрстнер даже не изменился в лице:
– У меня есть оборудование для связи со штаб-квартирой в Германии. Я могу предоставить его вам, но сначала хочу, чтобы мне и моим ребятам гарантировали помилование. Казни должны прекратить.
– Вы можете это пообещать? – Яэль обернулась к семерым судьям-военным, когда Мириам перевела им требования.
Их взгляды были столь же разнообразны, как и в ряду приговорённых к казни. В глазах зачатки милосердия боролись с мыслью о том, что «в этом нет ничего хладнокровного». Один из безымянных офицеров указал не выцветшую форму Эрнста Фёрстнера.
– Спроси, сколько наших товарищей он убил во время войны.
Яэль не подчинилась.
– А сколько немцев убили вы? – выплюнула она в ответ. – Сколько ваших товарищей ещё умрёт, если мы не свяжемся с Германией, и ваша армия вслепую ринется к Москве?
Ответ на этот вопрос так и не нашёлся. Зато советские офицеры зашептались между собой.
– Здесь сотни пленников, а мы не можем позволить себе оставлять целые отряды, чтобы стеречь их, – размышлял Пашков, достаточно громко, чтобы Яэль услышала. – Что делать со всеми этими людьми?
– Господин Фёрстнер рассказал, что на севере от города есть трудовой лагерь. Там достаточно ограждений, чтобы удержать всех военнопленных, пока Новосибирск не сможет организовать суд, – Яэль содрогнулась от одной только мысли, но продолжила: – Помилование для членов Сопротивления и больше никаких смертей. Вы согласны?
Снова шёпот. Снова взгляды, говорящие «эта война без правил»; старые раны в звуке их слов. Им потребовалось несколько минут, чтобы, наконец, замолчать. Мириам посмотрела на лидера Сопротивления.
– Товарищи командиры согласны на ваши условия, – сказала она по-немецки.
Эрнст воспринял новости со сдержанным кивком: «В таком случае я с удовольствием сопровожу вас к радиоустановке».
* * *Их шествие по улицам Молотова выглядело странно: восемь высокопоставленных советских командиров, девушка-альбинос, парень на носилках и двукратный победитель Гонки Оси (Яэль отказалась оставить Луку и Феликса одних на площади) и несколько охранников из солдат (несмотря ни на что, они оставались пленниками). Брат Адель по-прежнему спал, накинутое на голову одеяло скрывало его узнаваемые черты. Лука снова натянул куртку вместо капюшона, и это привлекало не меньше внимания, чем его внешность. Он врезался в прохожих и запинался о тела, бормоча извинения на немецком, которые одинаково плохо воспринимались и солдатами, и трупами.
И во главе этой колонны – Эрнст Фёрстнер. Лидер ячейки Сопротивления привёл их в деревянный дом, который выглядел так, словно его сорвали с фундамента и хорошо потрясли. Неокрашенный, с резными узорами ромбов и цветов на фасаде. На окне висел флаг со свастикой.
– Прошу прощения за детали, – сказал господин Фёрстнер, отпирая дверь. – Как вы знаете, важно уметь смешаться с толпой.
Интерьер жилища был так же сумбурен, как и фасад. Передняя была завалена выпусками газеты «Рейх», явно копившимися десять последних лет, – потрёпанные, пожелтевшие страницы, разбросанные по ковру из медвежьей шкуры. Диван можно было бы сдать в музей,
