Так ли удивительно, что Яэль совершенно не соответствует оскорблениям, выплёвываемым отцом/учителем/фюрером? Что из всех душ, когда-либо встреченных Лукой, её была одной из самых ярких? Её храбрость заслуживала сотни Железных крестов, расплавленных и выкованных в нечто более чистое – в храбрость, не разъеденную жестокостью.
Нет, решил Лука. Пара капель крови – пролитой или текущей в венах – не делает из человека дьявола. Он должен верить, ведь если это не так, то кто тогда он сам?
Сын своего отца.
Лука хотел быть лучше/сильнее/больше этого.
– Мириам, – он повернулся к советской фройляйн и протянул ей руку. – Зовите меня Лука.
Мириам её не приняла. Взгляд женщины вспыхнул золотистыми искрами, пронзая насквозь. Вязкое ощущение прошлого всё ещё наводняло грузовик, не оставляя Луке места, чтобы просто быть.
Он уронил руку.
– Лука Лёве. Дважды Победоносный. Лицо Третьего рейха. – Из уст Мириам его титулы звучали, как преступления. – Я не знала, что ты член Сопротивления.
– Как и я, – признался Лука, и тут же об этом пожалел. Он почти видел, как стремительно ухудшается мнение Мириам о нем: Мудак. Виновен. Без шансов на оправдание.
– Почему ты здесь? – спросила она.
– Я…
Почему он здесь? Последние дни Лука только и делал, что пытался выжить, и в итоге даже не задумывался о чём-то настолько простом. Он должен был вернуться в Германию, несколько раз выступить перед Залом Народа с тщательно подготовленной речью о достоинствах арийской расы: силе, выносливости, чести, чистоте крови. После этого он сидел бы на отвратном маленьком диванчике у себя в квартире и смотрел повторы собственного выступления по «Рейхссендеру», выкуривая сигареты целыми пачками. Весь сотканный из нервных движений и неспокойного сердца. Его телефон каждые пять минут разрывался бы от звонков прессы, почитателей и доброжелателей, но на другом конце провода ни за что не раздался бы голос Курта Лёве, говорящий: «Молодец, сын». Лука ненавидел бы чувство, которое вызывают в нём эти два несказанных слова. Он продолжал бы снова и снова слушать свою речь по телевизору, понимая: неважно, сколько сигарет он выкурит, он такая же тварь дрожащая, как и отец, как и все остальные. Хуже – Лука не просто тварь, он шут, пляшущий под пропагандистскую дудку Геббельса.
А что потом?
У Луки перед глазами развернулся сценарий всей его жизни. Получить должность в Канцелярии, возиться с бумажками, жениться на фройляйн, которая поставила себе жизненную цель заслужить Почётный крест немецкой матери, родив восьмерых орущих детишек. Он каждый день повторял бы «Ура Гитлеру», и тяжесть Двойного креста с каждым годом сильнее давила бы на шею. Курт Лёве так и унёс бы те два важных слова с собой в чёртову могилу, потому что, сколько бы медалей и шрамов ни заработал его сын, отцу было бы мало. Силы Луки растворились бы в окружности растущего живота. Это неправильно, никогда не было правильным…
Находиться здесь – сидеть рядом с Яэль в грузовике посреди весенней тайги – формально было ошибкой. Поворот не туда, а за ним ещё парочка. Но это казалось правильно в каком-то особом смысле, который Лука не мог описать. Я здесь, потому что это не скучно – не тот ответ, который удовлетворил бы яростную советско-еврейскую фройляйн. Я здесь, потому что я здесь – слишком нахально. Я здесь из-за Яэль – слишком… личное… чтобы сказать вслух.
Вместо этого Лука пожал плечами.
– Присоединился из любопытства? – Не вопрос. Насмешка, ещё более резкая под взглядом Мириам.
– Мириам… – слова Яэль растворились в русской речи, и девушки принялись за разговор на недоступном Луке уровне.
Вокруг них повсюду оживали двигатели, грохоча на весь лес. Кузов содрогнулся под ногами Луки, когда водитель переключил скорость, начиная продвигаться вперёд. Обваливающиеся хижины сменились морем костей. Их вид – белых, переплетённых и неподвижных – осел в костях самого Луки, когда они проезжали мимо, проталкиваясь через грязь и деревья. Мириам и Яэль продолжали тихонько переговариваться на русском. Феликс спал, его перевязанная рука свисала с края носилок. Сам Лука коснулся через майку висящего на шее жетона. Ладонь прижалась к ткани, прижалась к металлу, к доказательству второй группы крови. Крови Курта Лёве. Крови Луки.
Хотя слова Яэль и Мириам оставались для него загадкой, Лука хорошо замечал их интонации. Разговор длился несколько минут – переходя от напряжённого к резкому и от злого к угрюмому, – пока Мириам, наконец, не села на противоположную скамью кузова. Носки её сапог всего в шаге от Луки.
– Располагайтесь удобнее, господин Лёве, – сказала она ему. – Нас ждёт долгая поездка.
Господином Лёве звали отца, а не его, а в ЗИС-5 об удобстве не шло и речи. (Ухабистая дорога + расшатанная подвеска = прощай, позвоночник!) Но Лука удержал оба мнения при себе, размещаясь в грузовике.
Поездка была долгой. Деревья сменялись деревьями, линии их стволов из коричневых стали тусклыми, после захода солнца и вовсе невидимыми. Машины щёлкнули фарами (с приглушённым светом, чтобы их не обнаружил противник) и продолжили путь. Феликс спал мёртвым сном, Мириам порой тоже клевала носом. Яэль сидела рядом с Лукой. Что-то в её позе, в том, как девушка прижимала колени к груди, устремив взгляд в опускающуюся ночь, напомнило ему поезд в Нью-Дели – первый их поцелуй. Когда вся правда и ложь между ними зашла в тупик, и сердце Луки сжалось. Оно сжималось и сейчас, от воспоминаний. Свет луны на лице фройляйн. Тепло её губ, проникающее до самого сердца, заставляющее чувствовать.
Должно быть, Яэль почувствовала, что он смотрит. Она бросила взгляд через плечо, свирепо прекрасный взгляд арктического волка. Бровь выгнута.
Лука прочистил горло: «Кажется, твоей новой-старой подруге я не особо понравился».
– Как и мне, когда мы только встретились, – ответила она.
Когда мы только встретились. На мгновение Лука вспомнил этот момент – тогда, на Олимпийском стадионе. Яэль обладала лицом Адель, говорила её словами. Волосы девушки были полупрозрачными, кожа блестела от дождя. Кожа Луки, напротив, горела от ярости при виде Адель Вольф во плоти – впервые после их кровавой встречи в Осаке.
– Тогда было иначе. Я думал, что ты Адель. Если бы я знал, что ты – это ты…
– Всё стало бы только хуже, – тихонько проговорила Яэль в проносящуюся мимо ночь.
– Мне бы хотелось думать, что нет, – заявил Лука.
Яэль повернулась, встречаясь с ним лицом к лицу. Тени оплетали её лицо, силуэт заострился от редкого света проезжающих грузовиков. Лука никак не мог понять, напоминает ли ему её яркость ангела или призрака. Он знал лишь, что хочет сократить расстояние между ними, хочет вновь прижаться губами к её губам – в честном поцелуе, без наркотиков и обмана. Но честность требовала знания, и Лука знал, что
