– Нам не хватает кое-каких инструментов, – заявил он Победоносному. – Пойду проверю, может, в доме ещё что-нибудь найдётся. Продолжай работать. И постарайся ничего случайно не взорвать.
Бряцанье прекратилось. Лука поднял голову: «Такое возможно?»
Вряд ли. Но от постоянного звона у Феликса сильнее болела голова. Порадовавшись утихшему шуму, он направился к заросшей сорняками ферме. После нескольких дней отдыха и приёма антибиотиков шаги стали уверенней, чем раньше. Такого не было с самого… с самого Токио. Феликс как можно скорее проковылял мимо тучи мух во дворе и шланга, необходимого, чтобы выкачать топливо из бака ГАЗ-АА и прочистить карбюратор. (Парень забыл про него, слишком был занят своими мыслями. Ничего, вернётся позже).
Внутри дома оказалось хуже, чем представлял Феликс. Вид небывалого разгрома – проведённого с такой направленной, гестаповской жестокостью – добавил заряд безумия его поискам. В прихожей телефона не было, лишь сломанные ножки стола и стеклянные осколки, грозящие впиться в Феликса, если он посмеет упасть. Заходя на кухню, парень держался поближе к стене. Там тоже не нашлось телефона, зато был очередной выводок мух, сгнившие фрукты и вырванный с корнем ящик со столовыми приборами – раскиданное повсюду серебро.
Телефон Феликс отыскал в коридоре: пристроившийся на отдельной полке, нетронутый, подключённый. Он остановился и уставился на диск аппарата. В доме стояла ужасающая тишина, не позволяющая забыть, что штандартенфюрер СС ему не союзник. Даже не меньшее зло из возможных. Но он человек, занёсший подбитый металлом каблук над семьёй Феликса.
Так что Феликс не чувствовал вины, поднимая трубку. Только бесконечный ужас. Его внутренности вновь пережили те пятнадцать секунд полёта до раскрытия парашюта: свободное падение, всё время, пока Феликс набирал номер Баша. Благословение, проклятие, ради Адель, ради любого оставшегося в живых Вольфа…
Соединение установилось автоматически, никаких сладкоголосых операторов. Ответивший говорил резко. Рублено.
– Да? Кто это?
– Извините. – Феликс понятия не имел, за что извиняется, и даже начал заикаться. – Мне… мне нужно поговорить со штандартенфюрером Башем. Он может взять трубку?
– Кто это? – Повторил голос на том конце провода.
– Феликс. Вольф. Он сказал мне позвонить…
– Секунду.
В дальнем конце коридора стояли большие напольные часы. Стекло их было выбито, а гирьки застыли, почти закончив свой болезненно длинный, восьмидневный путь, но маятник продолжал качаться, стрелки плелись по элегантному циферблату. Феликс зачарованно наблюдал за их движением.
По крайней мере, хоть что-то ещё работает.
Когда штандартенфюрер взял трубку, не было ни приветствий, ни вопросов о самочувствии. Только короткий хриплый вздох, прежде чем спросить: «Вы на месте?»
– Я хочу поговорить с родителями. – Голос Феликса звучал уверенней, чем парень себя чувствовал. – Я ничего не расскажу, пока не буду знать, что они живы.
Последовала пауза. Достаточно долгая, чтобы Феликс успел испугаться, что Баш повесил трубку, навсегда прерывая связь. Но вместо этого он проворчал:
– Ваш отец жив. Его привезли в Германию, как только я прилетел, чтобы я смог… лично поучаствовать в допросе.
– А мать?
– Вы не придерживались условий плана, – напомнил Баш. – Это не обошлось без последствий. Не могу сказать, что она не страдала.
Падало, падало. Всё внутри Феликса падало. Сердце болью отдавалось в горле. В мыслях была только Мама – стоит на кухне у раковины и рассеянно напевает какую-то мелодию себе под нос, обрезки картошки цепляются за её запястья. Мама – всегда такая терпеливая, пытается научить Адель, как набирать петли на спицы. Мама – которая, даже после 2 мая 1950 года, когда стала сама не своя, всё равно улыбается, когда Феликс приносит ей по вечерам чашку горячего чая, ступая медленно и осторожно, чтобы не пролить горячую жидкость на рабочий комбинезон.
Мамы – больше нет.
– Нет, – прошептал Феликс, словно одно единственное слово могло всё изменить. Но сделанного уже не вернуть. Сломанное не всегда можно починить. Особенно когда в дело вступает смерть.
– Однако ваш отец ещё с нами. На самом деле, он сейчас здесь…
– Феликс? Сынок? – Снова голос папы, и звучит он ещё более разбитым, чем раньше. Связки скрипучие, несмазанные, перемолотые от горя. – Ты сделал так, как они просили?
– Я пытаюсь, папа. Я сейчас на пути в Германию. Скоро буду. Я сделаю, что должен. Ты будешь в безопасности.
– Прошу, поторопись, – проскрежетал отец. – Эти люди…
На том конце раздался треск, трубка перешла в другие руки. Обратно к Башу.
– Должен ли я напомнить вам, господин Вольф, что условия не обсуждаются? Вы на месте?
– Ещё нет… я… мы прыгнули слишком рано. Но мы идём. Будем в Германии через день или два, если ваши патрули нас не остановят…
– Моё терпение на исходе, господин Вольф. Как и терпение рейхсфюрера. Опоздаете хоть на день, и нашей сделке конец.
– Нет! Пожалуйста, нет! – здоровая ладонь Феликса сжалась вокруг трубки. Сухожилия напряглись так сильно, что были готовы лопнуть. – Одного из их лидеров зовут Эрвин Райнигер. Он генерал…
– Мне не нужно всего одно имя, господин Вольф. Мне нужны все. Их головы на блюдечке. Сопротивление должно быть раздавлено настолько тщательно, чтобы у них не осталось и шанса на возрождение. Видите время? – Баш не ждал ответа. – Засекайте. У вас тридцать шесть часов, чтобы добраться до места назначения и связаться со мной. Опоздаете, и дни вашего отца и сестры сочтены.
Феликс не падал, он мчался навстречу земле. Предельная скорость: две сотни километров в час. Благословение, проклятие, благословение, проклятие. Он готов был сделать всё, сказать всё, лишь бы это остановить.
– У них есть план. Что-то насчёт лагеря и информации об «Эксперименте 85»…
– Господин Вольф? – Голос, прервавший Феликса на этот раз, раздавался не из трубки телефона и сопровождался треском/топотом/грохотом шагов Луки Лёве по разгромленной прихожей. – Ты здесь?
– Я иду, – прошептал Феликс в трубку. Он едва успел повесить её на рычаг, как в коридор ввалился Победоносный. На носу у него красовалось большое пятно машинного масла.
– Ничего не взорвалось. Пока, – добавил Лука. – Что ты тут ищешь?
Тошнота, шок, тридцать шесть часов – крутилось на кончике языка Феликса. Мать умерла, а отец и сестра будут следующими, если он не сможет проглотить правду, бесстыдно солгать.
– Мне нужна зубная щётка.
– Я, конечно, ценю свежее дыхание, но думаю, у нас сейчас не это в приори…
– Чтобы прочистить поплавковую камеру. Щёткой это сделать будет удобней, чем тряпьём.
Глаза Победоносного сузились в полутьме коридора.
– И ты решил поискать её здесь?
– Я шёл в спальню, – Феликс махнул рукой в сторону напольных часов, почти готовых пробить пять часов. Он искренне надеялся, что там действительно есть спальня. – Пешие прогулки нынче не мой конёк.
Лука протолкался мимо него в конец коридора. В следующее мгновение он уже вернулся с потрёпанной красной зубной щёткой в руке.
– Ещё что-нибудь?
– Нам понадобится
