Она злилась не из-за того, что появился человек, способный предложить ей помощь и защиту. Это было бы проявлением гордыни, а гордыню она считала глупостью. Наоборот, она старалась быть скромнее – и здесь он тоже ей помог, подтолкнул к мыслям о смирении. Но причина была не в этом. А в том, что она не просила о человеке, которому могла довериться, которому готова была отдать все, посвятить себя без остатка. Без согласия Катсы в ее жизнь ворвался человек, чье отсутствие, когда она проснулась посреди ночи, ее опечалило – не потому, что он не смог бы ее защитить, а просто потому, что она желала его общества. Против ее воли общество По стало ей дорого.
Катса не могла выдержать этих глупостей. Отгоняя от себя каждую мысль, она впала в угрюмое молчание.
Когда они, чтобы дать лошадям отдохнуть, остановились у пруда, разлившегося от дождей, По прислонился к дереву и достал кусок хлеба, молчаливо и спокойно наблюдая за ней. Она не смотрела в его сторону, но чувствовала его взгляд все время. Ничто на свете не могло взбесить Катсу больше, чем то, как он прислонился к стволу, как ел хлеб, как смотрел своими мерцающими глазами.
– На что ты уставился? – в конце концов не выдержала она.
– В этом пруду полно рыбы, – сказал По, – и лягушек. А еще сомов, сотни сомов. Тебе не кажется странным, что я так точно все это знаю?
Ей захотелось его ударить за это спокойствие и за новообретенную возможность считать невидимых в воде рыб и лягушек. Катса стиснула кулаки и, отвернувшись, заставила себя уйти: подальше от дороги, за деревья, и дальше, и вот она уже бежала через лес, вспугивая птиц. Она бежала мимо источников и папоротника, мимо мшистых холмов. Влетев на полянку, где на камни низвергался водопад, она бросилась к нему: стянула сапоги, одежду и прыгнула прямо в воду. Охвативший тело холод заставил вскрикнуть, нос и рот наполнились водой. Она всплыла, кряхтя и фыркая, громко стуча зубами, рассмеялась от холода и поспешила к берегу.
И только тогда, стоя в грязи и чувствуя, как каждый волосок на теле встает дыбом от холода, Катса успокоилась.
Все случилось, когда она вернулась к нему, замерзшая, но с ясной головой. Он сидел под деревом, подогнув колени и уронив голову на руки: усталый, несчастный, с печально опущенными плечами. При виде По у нее перехватило дыхание от нежности. А когда он поднял глаза и посмотрел на нее, она увидела то, чего раньше никогда не видела, и ахнула.
Его глаза были прекрасны. Прекрасно было его лицо, плечи, ладони. Руки, лежащие на коленях, грудь, которая замерла, не поднимаясь и не опускаясь, – он смотрел на нее не дыша. Друг. Как же она раньше не замечала? Почему раньше не видела? Она была слепа. И тогда глаза ей застлали слезы, потому что она всего этого не хотела. Она не просила о том, чтобы в ее жизни появился этот невероятно прекрасный человек, и в глазах его светилась надежда, которой она тоже не хотела.
По встал, и ее колени задрожали. Катса оперлась рукой на лошадь, чтобы не упасть.
– Мне это не нужно, – сказала она.
– Катса… Я тоже не знал, что так выйдет.
Она схватилась за края седла, чтобы не сесть на землю прямо между ног лошади.
– Ты… ты уже не в первый раз полностью меняешь мои планы, – сказал По, и она, вскрикнув, опустилась на колени, но яростно вскочила, прежде чем он успел подойти к ней, чтобы помочь, дотронуться.
– Садись на коня, – приказала она, – сейчас же. Выезжаем.
Она вскочила в седло и поскакала, даже не посмотрев, скачет ли он следом. Пока они ехали, Катса позволяла себе думать только об одном, снова и снова. «Мне не нужен муж. Мне не нужен муж», – ритмично вторило стуку копыт. И если он это чувствовал, что ж, так даже лучше.
Когда они остановились на ночь, она не обмолвилась с ним ни словом, но нельзя было притворяться, что его не существует. Даже не глядя на него, она чувствовала каждое движение По, чувствовала, как эти глаза наблюдают за ней сквозь разожженное им пламя. Так было каждый вечер, и так будет дальше. Он будет сидеть поодаль, мерцая в свете костра, а она не сможет смотреть на него, потому что не сумеет выдержать сияния его красоты.
– Пожалуйста, Катса, – сказал он наконец. – Хотя бы поговори со мной.
Она резко обернулась:
– О чем тут говорить? Ты знаешь, что я чувствую и что об этом думаю.
– А что чувствую я? Это для тебя совсем не важно?
Он говорил так тихо, так неожиданно тихо, что при всей своей злости Катса устыдилась и села напротив.
– По, прости. Конечно, это важно. Расскажи, что ты чувствуешь.
Внезапно он растерялся, словно не зная, что сказать. Опустив взгляд на колени, потеребил кольца, потом вздохнул и потер лоб. А когда снова поднял голову, казалось, что его глаза словно обнажены, что сквозь них прорывается сияние его души, и Катса поняла, что он собирается сказать.
– Я знаю, что ты этого не хочешь, Катса. Но ничего не могу поделать. В то самое мгновение, как ты ворвалась в мою жизнь, я пропал. Я боюсь говорить о своих желаниях в страхе, что ты… ох, не знаю… бросишь меня в костер. Или, что более вероятно, откажешь. Или, что хуже всего, отвернешься от меня, – сказал По прерывающимся голосом, то и дело отводя глаза и пряча лицо в ладонях. – Я люблю тебя, – продолжал он. – Я даже не подозревал, что кто-то может стать мне так дорог. Ну вот, теперь я заставил тебя плакать. Больше не скажу ни слова.
Из ее глаз лились слезы, но причиной были не слова По, а факт, который Катса отказывалась признать, сидя перед ним. Она встала:
– Мне нужно уйти.
Он вскочил на ноги:
– Нет, Катса, пожалуйста!
– Я буду недалеко, По. Мне просто нужно привести в порядок мысли, так чтобы ты их не слышал.
– Мне страшно, что ты уйдешь и не вернешься.
– По… – Это, по крайней мере, она могла сказать наверняка. – Я вернусь.
Мгновение он молча смотрел на нее.
– Знаю, сейчас ты в этом уверена. Но вдруг ты уйдешь подумать и решишь, что единственный выход – оставить меня.
– Не решу.
– Я не уверен.
– И не можешь быть уверен, – кивнула Катса. – Но мне нужно побыть наедине с собой, и, поскольку я отказываюсь тебя бить, тебе придется отпустить меня. А когда уйду, придется просто мне довериться, как сделал бы любой другой человек, не наделенный твоим Даром. Как я всегда доверяюсь тебе.
По снова посмотрел на нее
