Ему показалось, что прошло совсем немного времени, прежде чем он начал узнавать знакомые места. Он изменил маршрут, забирая западнее, хотя ему этого и не хотелось: на счету была каждая секунда. Только у самой почерневшей границы, отмечающей место, где остановился огонь, он сбавил скорость и свернул с тропы.
После этого он замедлился, чтобы стать незаметнее, но так никого и не увидел. Там, где он рассчитывал встретить Псобратьев, расчищающих обугленные завалы, были только дым, черные останки деревьев и тишина.
– Такое ощущение, будто все отсюда ушли, – тихо сказал он Лару просто для того, чтобы убедиться, что в этом мертвом месте еще существует звук.
Легкий ветерок поднялся ему навстречу и коснулся его лица. Ник мысленно порадовался. Вряд ли их с Лару вынюхивали псы, но кто-нибудь с хорошим обонянием вроде Тадеусова Одиссея мог случайно учуять их запах, а это грозило катастрофой.
Но чем ближе Ник подходил к Племени, тем меньше он беспокоился о запахе. Племя источало вонь. Болезнь и смерть хлынули навстречу Нику с легким порывом ветра, заполнив ему ноздри таким густым зловонием, что его чуть не стошнило. Лару несколько раз чихнул и, свернув с тропы, энергично потерся носом о клочок мха, прежде чем вернуться к нему.
– Я знаю. Это ужасно, – сказал ему Ник. – Солнечный огонь! Неудивительно, что они сходят с ума.
Ник услышал кашель еще до того, как до него донеслось бормотание, и сбавил темп. Прячась за кучами мусора и хвороста, они с Лару дюйм за дюймом приближались к поселению. Наконец Ник миновал почерневший участок леса, оставленный пожаром. Эту часть территории Племени Ник знал, как родное гнездо. Он часто ходил с матерью к гигантской старой сосне, которая прежде была сердцем Племени, а когда стала слишком старой, продолжала служить художникам, которые приходили сюда, чтобы поработать в тишине и помедитировать. После безвременной кончины матери Ник продолжал приходить на платформу для медитаций, потом что там связь с ней ощущалась лучше всего.
Наконец он опустился на одно колено за мощным кедром, низкие ветви которого почти касались зарослей папоротника у корней. Отсюда ему видна была платформа для медитаций и то, что осталось от Племени.
При виде царящего в Племени разорения у него сжалось сердце. Псобратья вповалку лежали на окружающих дерево импровизированных лежанках. За ранеными и больными ухаживали, но даже издалека Ник видел, что те, кто еще может ходить, кашляют, чешут руки и ноги и передвигаются медленно, с трудом. На кострах кипели котлы, но единственным запахом, который стоял в воздухе, был запах разложения.
Он наблюдал за Племенем какое-то время, но вскоре присел рядом с Лару и, взяв в ладони его морду, быстро и серьезно произнес:
– Ты должен сидеть здесь. Спрячься. Что бы ни случилось, нельзя, чтобы тебя кто-нибудь увидел. Если меня схватят, беги к Каналу. Дождись Мари и Стаи – они должны подойти на закате. Скажи ей бежать. Скажи, что я их догоню – что я обязательно сбегу, – только не позволяй ей прийти сюда. Не дай ей угодить в ловушку. Ты меня понял?
Лару негромко запыхтел и послал Нику волну тепла и понимания. Затем он положил голову на грудь своему спутнику. Ник знал, что Лару пытается скрыть свои эмоции, но все равно чувствовал его тревогу и страх. Он обнял овчарку за могучую шею и крепко прижал пса к себе.
– Не переживай, дружище. Ты меня не потеряешь. Обещаю. Я люблю тебя, Лару. И всегда буду любить.
Лару лизнул его в лицо, но Ник увидел, как по черной шерсти овчарки струятся слезы.
– Обещаю, – повторил он. – Ты меня не потеряешь.
Он поднялся и тщательно поправил плащ, чтобы капюшон закрывал большую часть лица. Пониже натянул рукава. На виду остались только кровавые отметины на ладонях и запястьях, здоровая же кожа была надежно скрыта.
Он окинул себя взглядом и сам себя не узнал. На какую-то секунду он вдруг понял, что чувствовала Мари все те годы, что была вынуждена скрывать свою сущность.
– Больше никогда, Мари, – прошептал он. – Вот зачем мы строим новый мир: чтобы нам больше никогда не приходилось таиться.
Ник обнял Лару в последний раз и выступил из-за своего укрытия, изменив осанку и походку. Он ссутулился и согнулся в пояснице, словно страдал от болей в животе. Попробовал покашлять и постарался дышать шумно и хрипло. Затем он медленно, очень медленно двинулся вперед, направляясь к знакомому входу в место, которое когда-то олицетворяло умиротворение и красоту, а теперь усилиями болезни и смерти превратилось в оживший кошмар.
Больных и раненых Ник обходил по широкой дуге. Большинство даже не подняло на него глаза. Он запретил себе вглядываться в их лица. Запретил смотреть, во что превратились его друзья и товарищи. Если я посмотрю на них – если кого-нибудь узнаю, – то уже не смогу оставить их в этом ужасном месте. Это ради Мари и Стаи. Забрать папоротник – и назад. Ради Стаи.
Он почти добрался до дерева, когда его внимание привлек смех. Сперва он подумал что ему послышалось, но, выглянув из-под капюшона, он увидел, как в лагерь входит небольшая группа Псобратьев под предводительством Тадеуса.
– Ралина! Мы с моими Охотниками принесли то, что ты просила! – торжествующе закричал Тадеус.
Сказительница приблизилась к ним с другой стороны старого дерева. Она двигалась медленно и кашляла на ходу, но держалась прямо, а шаг ее был тверд.
– О чем ты, Тадеус? – спросила она, вытирая руки о фартук, повязанный поверх грязной туники.
Ник с удовольствием отметил в ее голосе презрение. Может, не все еще купились на ложь Тадеуса.
– Индейки! – воскликнул Тадеус.
Он махнул рукой, и три Охотника – Ник узнал Эндрю, Джошуа и Майкла – вытащили из охотничьих сумок несколько жирных индюшек и кинули их к ногам Ралины с небрежностью, граничащей с неуважением. Затем четвертый Псобрат шагнул вперед и добавил к груде дичи еще двух птиц. Рядом с ним стояла знакомая овчарка, и Ник с потрясением узнал в ней Голиафа – крупного, матерого пса, который лет десять назад связал себя с Максимом. Происходящее напоминало дурной сон: Максим и Охотники смеялись и шутили так, будто они вовсе не больны!
Ник внимательней присмотрелся к людям и псам. Да, все четверо явно были полны сил, но они не были полностью здоровы. На локтях, запястьях и даже коленях Ник разглядел окровавленные повязки, хотя никто из них почти не кашлял. Глаза у них были ясные, а лица не горели неестественным румянцем. И, очевидно, энергии у них было больше, чем у остальных Псобратьев, вместе взятых.
Взгляд Ника скользнул от людей к их
