– Это не могло длиться вечно, и одной декабрьской ночью закончилось, – Вендель говорил все быстрее. – Спорю, старшая горничная, если только она жива, до сих пор обожает пересказывать эту историю за рюмкой вишневой наливки. Эмилия попыталась удушить дочь подушкой, пока та спала. Отец сломал ей запястье, забрал тебя и не возвращался в Виндхунд три года. Конец.
Когда он умолк, мир остался прежним: все та же укромная гранатовая роща, наполненная живым звоном ручья и треньканьем невидимых птиц высоко в ветвях. Прежней осталась земля под их ногами и небо, пылающее полуднем. Луиза опустила взгляд и почувствовала, что она сама осталась такой же, какой была несколько минут назад: не распалась на части, не обернулась камнем.
Вендель отвернулся и поднялся в седло. Спокойно, неспешно.
Мир остался прежним, восхитительно неизменным и равнодушным, и она сама осталась прежней. Слезы высохли, так и не пролившись, как это случалось почти со всеми дождями в Иберии. Только оборвалось внутри несколько нитей, столь тонких, что боли она почти не ощутила.
– Едем. Если я все верно поняла, твои люди ждут меня немедля.
С опустошенной грудью и легкой головой Луиза вслед за братом взлетела в седло и свистом послала кобылу вскачь по пыльной дороге к Фиере.
***По дороге Вендель вкратце обрисовал ситуацию, о которой докладывал Хорхе. Луизе пришлось спрашивать дважды. На деле ей хотелось вытеснить из головы тягостный разговор о родителях и занять мысли чем-то более реальным. Что бы эти двое ни чувствовали друг к другу или к ней, сейчас они были далеко, а брат – рядом. И он был всей ее семьей, самым близким человеком. Так она говорила себе.
Уже в черте города они спешились, отвели лошадей в конюшню и дальше шли не торопясь: Вендель был уверен, что предводитель не должен вламываться на общее собрание со сбившимся дыханием и в мыле.
Он рассказал, что по другую сторону железной дороги, за пшеничным полем стояли наполовину сгнившие, а наполовину сгоревшие склады одного дельца. Делец давно умер, а наследники все не объявлялись. Пару лет назад те развалюхи использовали для передержки груза и его люди, но позже нашли место ближе и безопаснее.
А теперь там объявились чужаки. Они пришли со стороны побережья и не могли быть никем, кроме Крыс, и теперь банда брата собиралась отправить нескольких лазутчиков на разведку. Вендель выдал тираду о том, что мошенникам с севера в Иберии будто медом намазано, и Луиза не сдержала нервного хихиканья в ответ.
– Ничего удивительного, что они бежали сюда, – заметила она. – Сначала за чистку улиц взялся президент, после покушения гвардия прочесывала город квартал за кварталом, хватая всех, у кого не было карточки рабочего. Страшно представить, что началось после смерти Мейера.
– Будем надеяться, что Теодору не придется перевозить сюда всех своих людей, а то на них песка не хватит.
Сложно было разглядеть выражение глаз Венделя, скрытых в тени широкополой шляпы, но его веселый голос не смог обмануть Луизу – Белый Дьявол был зол.
На одной из улиц им навстречу выехал отряд стражей-альгуасилов в изжелта-белой форме, с золотистыми кокардами на фуражках, и Вендель поспешно оттащил сестру за руку в сторону, чтобы дать им проехать. Их кони прошагали мимо нарочито степенно, а сами наездники смерили Луизу липкими взглядами. Один из альгуасилов что-то выкрикнул и похлопал себя по кнутовищу, а остальные издевательски заржали.
– Это потому, что я стриженая и в мужской одежде? – спокойно уточнила Луиза, когда они скрылись из виду.
– Нет, это потому, что ты чужестранка.
Девушка только поджала губы и зашагала дальше.
Район Фиеры, где располагался излюбленный кабак банды – «Пух и перья», «Plumas y plumones», относился к старой части города, которая стояла здесь задолго до того, как проложили железнодорожное полотно. Здесь не было ни магазинов готового платья, ни отелей, ни булочных с марципановыми фигурками на витринах. Здесь жили бедно, развлекались грубо и шумно и от будущего ничего не ждали.
Само здание «Перьев» было деревянным и двухэтажным. Венчалось оно щербатой мансардой, угрожающе нависшей над проулком и сине-белым тентом у входа. Под ним, вытянув отекшие смуглые ноги, сидели и грызли миндаль три подавальщицы в цветастых косынках. Чья-то маленькая дочка ворковала над самодельной куклой на островке пыльной травы неподалеку. Рядом с женщинами стояли поднос со стаканами и пара медных бидонов с вином, разбавленным апельсиновым соком с сиропом, – в чистом виде оно было таким кислым, что сводило скулы. От холодильных бидонов шел морозный пар, оседая на металле мириадами капелек, – вряд ли хозяйка купила их на собственные сбережения, скорей уж приняла в уплату долга. Подавальщицы успели заметить и Венделя, и Луизу, но не торопились предлагать им напиток: во-первых, они знали, что для Белого Дьявола у Пилар найдется что-нибудь получше, а во-вторых, если бы не делишки банды, то их бы не выгнали из прохлады зала на солнцепек.
Тем не менее одна из женщин грузно поднялась со своего места, тяжело качая широким задом, подошла к закопченному оконцу, постучала и сварливо крикнула:
– Pilaar! Aya, Pilar! El vino!
Не успела она вернуться к товаркам, как за дверью что-то заскрипело и заходило ходуном. Наконец дверь приоткрылась, и Луиза вслед за Венделем протиснулась в темноту кабака.
Внутри уже собралась большая часть банды, хотя девушке казалось, что они и так проводят здесь за выпивкой и нардами целые сутки, если Вендель не находит им другого занятия.
Но сегодня в заведении с порога чувствовался совсем другой настрой. Дверь им открыл пожилой здоровяк Алонсо, хоть обращались к хозяйке заведения. Видимо, пока та возилась у оружейного тайника за стойкой, он исполнял роль привратника. Стоя на коленях, Пилар увлеченно раскапывала слой соломы, покрывающий доски пола. Окажись в их рядах предатель, уже к утру женщина болталась бы в петле на площади, но в «Пухе и перьях» не держали случайных людей.
Удивительная женщина была эта Пилар Менендез. Она была худой и жилистой, и разительное отличие от пышных местных матрон нисколько ее не смущало: тощие ноги, руки-веточки и ключицы, о которые, казалось, можно порезаться, она выставляла напоказ, щеголяя в подоткнутом платье с коротким рукавом и кожаном фартуке. Время избороздило ее когда-то заурядное лицо и сделало его незабываемым, но из богатого женского арсенала она пользовалась только красной помадой да золотыми серьгами-шариками. Жесткие, точно конская грива, черные волосы Пилар укладывала пучком почти над самым лбом, но, пока она работала наравне со всеми подавальщицами, пряди выпадали из слабого узла и торчали во все стороны, будто перья нездоровой птицы.
Но все же гордое название «Plumas y plumones» кабак получил вовсе не из-за прически Пилар, а из-за ее страсти
