Из особенно крупного волдыря начала сочиться бесцветная жидкость. Чайка зажмурилась: когда-то, очень давно, ее лицо тоже было обожжено. На секунду его боль стала ее болью.
– Сестра! Ремни, жгут, пилу. – Доктор Пита бросил бесполезный пинцет в лоток и отер кровь с рук.
Люди Дона, которые все это время стояли в дверях и с бесстыдным любопытством пялились на происходящее, тут же ретировались в коридор.
– Я не…
– Я говорю – вы делаете.
Чайка слепо открывала ящики с инструментами, один за другим, но не могла найти то, что потребовал доктор. Тогда он отстранил ее и быстро отыскал все сам.
– Затяните ремни. Хотя бы на это вы способны?
Она кивнула и проглотила горький комок слюны. Пока она застегивала ремни на груди больного, доктор наложил жгут чуть ниже локтя.
– Держите здесь. Да, так. Два пальца положите ему на горло и слушайте пульс. Мало ли… – Дальше Пита принялся бормотать что-то на своем языке. Возможно, он молился своим богам, звездам, предкам – или к кому там обращаются люди его народа. Или тихо проклинал больницу, где гнили не только стены. Кто ж его разберет?
Под пальцами Чайки аритмично трепетала чужая жизнь.
Зубцы блеснули в беспощадном белом свете, перед тем как вгрызться в изуродованную руку. Кровь брызнула на халат доктора, на кафель, на фартук и лицо Жизель. Она не видела, но могла ощущать, как теплая капля стекает по ее щеке, катится к уголку рта, точно слеза. А ножовка все терзала и терзала плоть, подбираясь к костям.
Приступ дурноты накатил волной, и Чайка могла думать только об одном: что случится, если ее стошнит прямо в открытую рану? От этой мысли стало еще хуже, желчь подскочила к горлу. Вцепившись кончиками пальцев в кровосток, девушка нырнула под стол, и ее вывернуло.
– Ты что творишь?! – На удивление, Пита не кричал на нее, а шипел, не прекращая пилить. Видимо, не хотел, чтобы его услышали в коридоре. – Сейчас же убери это все!
Но Чайка и не думала подчиняться приказу. Ей нужно убраться подальше, туда, где она сможет вдохнуть воздух без железного привкуса, где перед глазами перестанут кружить черные мушки.
Позже, гораздо позже ее настиг едкий стыд. Она даже не знала, сколько времени просидела у резервуара на крыше, куда принесли ее ноги. Положив подбородок на острые колени, она в оцепенении наблюдала, как на горизонте истончается ночь. Последняя сигарета осталась валяться в лужице воды, куда упала из непослушных пальцев, совершенно испорченная и бесполезная.
Со стороны люка послышались глухие шаги.
– Ассистентка из тебя – паршивей некуда, – сообщил доктор Пита, с кряхтением присаживаясь рядом. – Пришлось заканчивать все одному.
Чайка с трудом подавила желание поведать ему, куда он может отправиться и чем там заняться наедине с собой. Вместо этого она отвернулась и сцепила на щиколотках озябшие пальцы.
– Но мы могли бы… – Голос доктора сделался вкрадчивым и хриплым. – Ты могла бы загладить вину. Своими неловкими пальчиками, что скажешь?
Жизель всегда страшилась непрошеных прикосновений, а потому намерение дотронуться ощутила раньше, чем саму руку. Она отшатнулась так резко, что повалилась на бок. Еще пара секунд ей потребовалась, чтобы вскочить на ноги и метнуться к краю крыши. Мелькнула мысль – нет ножа.
– Идиотка. – Тон мужчины был равнодушным, но унижение отпечаталось на лице, как пощечина. – Можно подумать, на это место нет других желающих.
Он криво усмехнулся, встал и одернул жилет.
– Но я человек великодушный, так что можешь доработать до вечера. И не забудь отмыть пол в операционной.
Когда он ушел, девушка закрыла глаза и горько улыбнулась. Иногда Чайке даже нравилось, когда сомнения разрешал случай.
***Она не спала около полутора суток, и эйфория, пережитая на рассвете, сменилась отупением. Двигаясь между кроватей с мешком для грязного постельного белья, Жизель чувствовала, будто бредет сквозь водную толщу: мимо нее проплывают пациенты, а шторы на распахнутых окнах колышутся точь-в-точь как водоросли.
Обе дневные сестры уже знали об ее увольнении. Сложно сказать, сочувствовали они или посмеивались, ведь они не знали кантабрийского, а сама Чайка не стремилась завязать приятельские отношения. Но если им нравится, чтобы доктор зажимал их в кладовой, то пусть остаются в его обществе.
Ее мысли ходили по кругу, цепляясь одна за другую: нужно было поменять деньги, заплатить за комнату, купить билет на дилижанс. За лечение Павла тоже нужно заплатить, хоть на месяц вперед. Где в этой дыре сменять гульдены? До сих пор ей так и не удалось это выяснить. Хандра стянула лицо Чайки в хмурую гримасу: такая нелепица – иметь кучу денег и не мочь ими воспользоваться!
Из задумчивости ее вывела одна из дневных сестер, та, что помоложе. Потянула за рукав и кивнула на дверь, выкрашенную желтой краской. В той палате людей Дона содержали в особом комфорте и опекали как могли. Шутка ли – одна эта палата помогала доктору держать цены для небогатых жителей Сан-Мора в узде. Сейчас там был только один пациент, и Чайке вовсе не хотелось идти и менять ему бинты: видеть, как лопаются и снова покрываются ломкой коркой волдыри, как здоровая рука пытается нащупать уже не существующую кисть. Ее передернуло.
С другой стороны, Жизель хотела выпить последний день в больнице до капли, не убегая и не ленясь, поэтому она послушно засеменила на перевязку вслед за сестрой.
Разумеется, это не было уловкой или хитро подстроенной ловушкой. Но, когда за Чайкой закрылась дверь, она будто услышала щелчок мышеловки – возле кровати с начисто перевязанным мужчиной стоял Борислав Милошевич. Его суровая физиономия в обрамлении франтовских темных бакенбард нечасто мелькала на первых полосах газет, но у Чайки была цепкая память на лица. Выглядел герр Милошевич так, будто и эта палата, и больница, и весь город были у него в кармане.
Дон.
Вторая сестра так и не зашла в палату, и Жизель осталась наедине с опаснейшим человеком в Сан-Мора. В девушке тут же проснулся инстинкт столичного отребья – надо бежать, пока не успели рассмотреть твоего лица, уличить в содеянном и поднять за шиворот над землей.
«Не бейте, дядя! Не бейте!..»
Чайка отогнала воспоминание. Нет, они встретились не в сыром переулке, а в палате тяжелобольного, и мешковатая серая униформа с чепцом и фартуком делала ее практически безликой. Он не мог знать, что она причастна к похищению его оружия, денег и делового партнера. К такому выводу она успела прийти за считаные
