Никто не придет. Ей стоило бы похоронить память обо всех, кто сошел с ней с корабля. Не искать, не надеяться. Есть только она и ее силы – как тогда, когда убили отца.
Жизель отодвинула скамью и вынула кусок трухлявой половицы. Там, в жестянке с намалеванными танцовщицами кабаре, лежал ее выигрыш, самый большой в ее жизни куш. Тысячи гульденов и мечта о своей квартире и платьях по мерке. Ей показалось, что от лиловых бумажек до сих пор пахнет дымом и керосином. Глупости! Она взяла сотню, закрыла тайник и замаскировала половицу сухой травой.
Выбор сделан – ей не нужен хозяин, который станет, чуть что, дергать за ошейник. Чайка всегда обходилась без господ, обойдется и сейчас.
***Она была не настолько глупа, чтобы считать торговца табаком своим другом или хотя бы приятелем, и все же обратилась именно к нему, чтобы разыскать скупщика. Причиной тому был кхат – он как-то предлагал ей купить эту заморскую дрянь, а значит, был нечист на руку. Язык жестов не помог, так что ей пришлось украдкой показать ему уголок купюры. Ибериец тут же закивал, засобирался, закрыл лавку до обычного часа и повел ее через рынок, то и дело оглядываясь.
На этот раз Чайка взяла с собой нож – бодрила его привычная тяжесть в кармане. Пусть табачник только попробует заманить ее в глухую подворотню… Но он вел ее все дальше, к центру, в самое сердце рынка, где торговали рыбаки: на крюках висели, истекая бледной кровью, туши акул, в медных баках на солнце таяли кальмары, креветок продавали как орешки – по горсти в бумажный кулек. Девушка проглотила слюну. Нужно сосредоточиться и не потерять проводника из виду. Позже она сможет купить любую еду.
Темное двухэтажное здание с серой крышей притулилось в тени рыбных рядов, будто вырастая из нее. Табачник поманил девушку внутрь, и Жизель последовала за ним, чувствуя, как холодеют внутренности.
Коридор на первом этаже был полон дверей: на некоторых виднелись надписи на нескольких языках, было две или три зарешеченных камеры, были ничем не прикрытые проемы, ведущие в убогие ночлежки с голыми топчанами. И нигде ни души.
Зловоние гниющей рыбы смешивалось с сильнейшим запахом пряностей и мокрых тряпок. Отсыревший пол бугрился под ногами, словно Чайка была пьяна. Ибериец довел ее до узкой лестницы, где пропустил девушку вперед, а сам пошел следом, держась обеими руками за перила. Жизель нащупала нож-бабочку, откинула предохранитель и больше не снимала пальцы с рукояти.
Лестница заканчивалась дверью, обитой листами железа. Местами она была покрыта вмятинами и царапинами. Чайке отчаянно захотелось уйти, но она снова сделала шаг вперед и постучала. Кто-то посмотрел в узкую горизонтальную прорезь в верху двери, а после щелкнул ключ и лязгнула задвижка. И не одна.
Табачник совсем не любезно пихнул Жизель в спину, так что ей пришлось поторопиться войти.
В помещении за дверью окна были занавешены плотной тканью и горело множество масляных ламп, отчего казалось, что давно наступила ночь. Комната была просторной, но Чайка прекрасно представляла, какое пространство может скрываться за задней стеной, и ей вовсе не хотелось знать, что там. Так, для собственной безопасности.
Стены комнаты подпирали бесчисленные коробки, стальные ящики, клетки из ивовых прутьев и холщовые мешки с синими печатями александрийского флота. Чего еще ждать от городка на Берегу Контрабандистов?
Приметив двух громил у стены, Жизель убрала пальцы с ножа – бессмысленно. В центре стоял стол, и чрезвычайно толстый бербер средних лет с курчавой бородой заполнял за ним страницы гроссбуха красными чернилами, мурлыча под нос игривую мелодию. На каждом пальце обеих рук у него было по золотому перстню. Наконец он поднял взгляд на девушку и цокнул языком. Чайка поняла это как знак приблизиться.
– Я хочу поменять деньги, – медленно произнесла она, тщательно выговаривая иберийские слова. Каждое из них звучало как ругательство.
Бербер снова цокнул и махнул рукой.
– Я менять деньги.
Прекрасно, он сам еле говорит! Девушка достала из-за пазухи купюру, сложенную квадратиком, и развернула ее. Скупщик зацокал быстро, как белка.
– Я менять деньги, – согласился бербер. – Я менять сто гульден на тысяча песо.
– Песо вперед.
– Нет, девочка, – усмехнулся он и погрозил ей пальцем, точно ребенку, – гульден вперед. Должен проверять.
Похоже, это неизбежно. Чайка передала скупщику сотню и задержала дыхание, сама не своя от накатившей тревоги. Она была уверена в подлинности купюры, так что же ее так напугало? Девушка с отчаянной скоростью перебирала варианты, пока бербер разглядывал ее деньги на просвет. И когда он в конце концов положил купюру на стол перед собой, она нашла ответ.
На скупщике был перстень Якоба Краузе – горностай с крохотным рубиновым глазом. Она бы узнала его из тысячи.
Уходить. Но как? Будет подозрительно, если она просто передумает. Прорываться с боем? Но она не героиня бульварного чтива с дымовой шашкой за подвязкой и ловкостью циркачки. Нужно быстро заполучить треклятые песо и делать ноги.
Тем временем бербер отсчитывал деньги, выкладывая тусклые монетки по десять песо столбиками. Он делал это изнуряюще медленно. Жизель до боли закусила губу, уговаривая себя не паниковать. Шесть столбиков, семь…
Скупщик остановился и поднял на Чайку глаза-маслины.
– Твои песо, девочка.
– Мы договаривались на тысячу. Здесь семь сотен, – возразила Жизель, уже зная – бесполезно.
– Три части из десяти в храм отдай, – наставительно заметил бербер, пододвигая к ней монеты и пряча гульдены. – Здесь твой храм.
Охранники глухо рассмеялись, толкая друг друга локтями.
Чайка проглотила возмущение, как до этого – голодную слюну, и быстро смела монеты в кошелек. Лучше так, чем… в общем, могло быть гораздо хуже.
Спустившись по лестнице, она вовремя заметила табачника, притаившегося в темноте, почуяла его намерения, разглядела жадный блеск в глазах. Лезвие бабочки полоснуло его по щеке, оставив глубокий порез. Ибериец закричал и провалился назад, в темноту, зажав кровоточащую рану, а Чайка бросилась по коридору, пока вопли мужчины не услышали охранники наверху и не пустились за ней в погоню.
Девушка вырвалась на солнечный свет и быстрым шагом пересекла площадь, стараясь затеряться в негустой толпе. Много раз оглядываясь, она не заметила, чтобы ее преследовали. Похоже, охранникам скупщика было плевать на происходившее за пределами его кабинета.
Тогда она с досадой осознала, что уже покинула рынок рыбаков – не выйдет пира для деда Сальвадора. Но это ничего – лучше она купит
