Я с невозмутимым видом уселся за стол, выложил перед собой «оскопленный» том, рядом устроил канонический список всех святых. Дождался, когда смотритель наконец оставит меня наедине с книгами, и приступил к сверке перечней.
Все совершают ошибки. Даже у самых внимательных цензоров иной раз замыливается глаз, а зачастую человек просто не осознает всей важности поручения и выполняет работу спустя рукава. Шансов на успех было немного, но чего-чего, а свободного времени у меня сейчас хватало с избытком. Удача улыбнулась под вечер, когда в читальном зале остался лишь я.
На руку сыграл слепой случай. Точнее – случайное совпадение имен.
Тилл Дибьенский и Тилло Дибьенский.
Невнимательный или просто уставший цензор выскоблил не тот параграф. Убрал упоминание об истинном святом, оставив житие ученика лесного мага, который навел туман и утопил в болоте отряд догматиков. Сам мальчишка при этом зачерпнул слишком много силы и погиб, невольно сделавшись одним из князей запределья.
Глупость! Несусветная глупость и безответственность! Ох, влепить бы этому раззяве плетей!
Я открыл тетрадь и слово в слово переписал житие Тилло. А потом разложил перочинный нож и начисто выскоблил пергамент. Мне не хотелось брать грех на душу, оставляя в книге столь опасные знания, но и обращать на них внимание смотрителя было бы излишне опрометчиво.
Имя, данное при рождении, позволяло обратиться к заблудившейся в запределье душе и вызвать ее в наш мир. Не требовалось ни одаренности, ни особых познаний: вечно голодные твари были готовы наделить силой любого чернокнижника в обмен на сущую пустяковину – человеческое жертвоприношение. И надо ли говорить, что во все времена с избытком хватало лиходеев, готовых платить за собственное могущество чужими душами?
Следующим утром я сразу после рассвета отправился в библиотеку кафедрального собора и для очистки совести досмотрел злосчастные «Имена всех святых», но больше оплошностей цензор не допускал. Упоминаний иных князей запределья отыскать не получилось.
Тогда я просмотрел каталоги, обложился сочинениями по тайным искусствам и справочниками по схемам ритуалов призыва и погрузился в сложнейшие расчеты. Когда уходил домой, голова просто гудела.
Свои изыскания я продолжил и на следующий день. Перевел на чертежи кучу писчей бумаги, но особо в построении схемы не продвинулся. А ближе к полудню за мной пришли.
В библиотеку представителя братства святого Луки не пустили, ему пришлось дожидаться меня за воротами.
– Записи у вас, магистр? – спросил официал, воровато оглянувшись на караульных.
Я ничего не ответил, ожидая продолжения. Безымянный посланник братства закатил глаза и, понизив голос, произнес:
– Я устроил встречу со знающим человеком. Но понадобятся записи.
Опечатанный пакет с четырьмя потрепанными листами пергамента старший экзорцист епархии вручил еще накануне, и после недолгих колебаний я кивнул:
– Записи при мне.
– Так идемте! – оживился официал и, предупреждая расспросы, добавил: – Вас ждут в лавке. Или желаете встретиться на нейтральной территории?
Я желал, но столь явного недоверия братству выказывать не стал, забросил ремень саквояжа на плечо и с показной беспечностью улыбнулся:
– В лавке так в лавке.
– Тогда не будем терять время. Здесь недалеко, дойдем пешком.
И мы поспешили на встречу.
Продавец за прилавком нашему появлению ничуть не удивился, указал на скрытую занавесью дверь в нише и предупредил:
– Вас ожидают.
Так оно и оказалось. За столом в небольшой комнатке сидел пожилой монах лет шестидесяти на вид со сморщенным лицом и лысой головой.
– Записи! – Голос у него оказался хриплым и надтреснутым.
Официал выдвинул для меня стул, а сам отошел к стене, не став стоять над душой. Я устроился за столом, расстегнул саквояж и вынул из него опечатанный пакет.
– Они защищены…
Старик досадливо отмахнулся, разорвал обертку и перетасовал пергаментные листы, выкладывая их перед собой в правильном порядке. Читать не стал, лишь провел по строчкам кончиками пальцев, словно мог различать записи на ощупь. Но нет, не мог. Ему пришлось достать крупное увеличительное стекло на костяной ручке и склониться над записями, вчитываясь в текст.
Стекло линзы едва заметно мерцало желтоватым сиянием; залитая в него энергия ощущалась легким теплым дуновением небесного эфира. Обладал магическим даром и сам монах: никакие молитвенные бдения не могли привнести в ауру столь характерную для адептов тайных искусств упорядоченность. А вот истинный он был или знающий – определить не удалось. Я попросту не решился погружаться в слишком глубокий транс; и без того этим последнее время откровенно злоупотреблял. Просто расслабился и постарался расфокусировать зрение, дабы уловить колыхание незримой стихии.
По мере чтения эфирное тело старика разгоралось, стали заметны наложенные на него щиты и внутренние барьеры, замелькали случайные завихрения. Под конец монах еще больше осунулся и словно постарел сразу на два десятка лет.
Выудив из-под бесформенной хламиды небольшую бутылочку из темного стекла, он костлявыми пальцами выдернул из горлышка пробку, и по комнате немедленно разошелся запах травяного настоя, столь мощный, что защипало в носу.
Старик сделал три долгих глотка и уставился на меня налитыми кровью глазами:
– Где остальное?
Вопрос неожиданностью не стал, и я небрежно пожал плечами:
– Увы, первый лист пострадал при пожаре и восстановлению не…
– В бездну первый лист! – рявкнул монах, и голос его больше не был хриплым и надтреснутым. – Я спрашиваю: где остальное?!
– Больше ничего нет.
Старик небрежным движением руки подтолкнул листы на мою сторону стола:
– Мастер Волнер, проводите нашего гостя к выходу!
Я не притронулся к пергаментам и напомнил:
– У нас была сделка.
– У вас была только наша добрая воля! – отрезал монах. – Жаждете узнать имена бесовских отродий? Мы дадим их в обмен на окончание записей! Так или никак!
– Так или никак, – пробормотал я, убирая листы в саквояж.
О реакции епископа на это известие не хотелось даже думать. Братство святого Луки не зависело ни от церковных, ни от светских властей, зато имело немало высокопоставленных покровителей среди тех и других. Действовать с позиции силы не получится, а оригинал «Жития подвижника Доминика» с подшитыми пергаментами отправили… А, кстати, куда его отправили? Что-то такое я вроде слышал…
Впрочем, не моя головная боль.
Узнав об условиях братства, епископ Вим буквально почернел от прилившей к лицу дурной крови и отпустил пару выражений, отнюдь не приличествующих человеку его сана. А затем и вовсе дернул уходивший в стену шнур столь яростно, что едва не сорвал висевший в приемной колокольчик. Впрочем, когда в кабинет заглянул встревоженный секретарь, его преосвященство уже переборол вспышку гнева и перестал изрыгать проклятия.
Он потребовал выяснить, кому было отправлено «Житие», после зло процедил:
– Вот так, значит? Ну-ну… Будут им бумаги… Все будет!
У меня по спине побежали мурашки.
На прояснение ситуации секретарю понадобилось никак не меньше получаса, и за все это время хозяин кабинета не вымолвил больше ни слова. Да и когда взглянул на выложенный перед ним лист, отнюдь не повеселел.
– Архиепископ Ольский! – сказал он, будто выругался. – Спасите нас, небеса! Этот лис своего точно не упустит! Книгу он теперь не вернет ни за какие деньги. Вцепится в нее словно клещ!
Его преосвященство в задумчивости застучал пальцами
