По лицу Ченнса пробежала тень, но Ингрей не смогла распознать его эмоции.
— Идите, мисс Аскольд, сядьте рядом с другими, — только и сказал он.
— Тот, кто все это придумал, не слишком беспокоился о том, что случится с Хевомом, — отозвалась она. — Полагаю, они пообещали, что вытащат его отсюда, но, видимо, не обеспечили ему того, что нужно.
Если бы это был сюжет развлекательной программы, то Хевома снабдили бы фальшивыми уликами: чужими отпечатками пальцев или образцом ДНК на ноже, тайными сообщениями, которые Служба безопасности «случайно» обнаружила бы и расшифровала. Наверняка Федерация могла все это обеспечить без особых усилий. Если бы сочла нужным. Очевидно, Хевома спасать они не собирались.
— Сядьте, мисс Аскольд, — повторил Ченнс. — Я не хочу прибегать к угрозам.
— Хорошо, светлость, — фальшиво улыбнулась Ингрей. — Командор и ее солдаты с радостью сделают это за вас.
Улыбаясь, она отвернулась от него, от витрины с «Отказом» и, не торопясь, прошла туда, где сидели заложники. Она двигалась медленно совсем не для того, чтобы показать всем, что не боится, напротив, ей казалось, что если она пойдет быстро, то не сможет сдержаться и бросится в панике бежать. Так ей проще было скрыть тот факт, что у нее поджилки трясутся от страха.
Глава 17
Ингрей села между пролокутором Первой ассамблеи и старшей хранительницей, старательно делая вид, что не замечает четырехногого меха, охраняющего их. Женщина лишь мельком взглянула на нее и снова уставилась в пустоту перед собой.
— Что ж, — сказало председатель Дикат. — Нетано удалось выбраться, теперь она лично развезет детей по приютам. Только омкемцы все равно бы их выпустили при первой возможности. Они ревели, разводили сырость, каждые пять минут просились в туалет, и, конечно, омкемцы не позволяли им бегать туда–сюда. Нам повезло, что командор не настолько безжалостная, чтобы просто пристрелить их всех. Все эти дети родились в обычных семьях, какой смысл их тут держать? Но Нетано, конечно, теперь станет героиней в глазах журналистов. Даже не сомневайся, если с тобой что–нибудь случится, то она благодаря тебе наверняка получит на выборах дополнительные голоса. Ты ей не родная, и, полагаю, она взяла тебя на воспитание не из семьи своих родственников или влиятельных сторонников. Так легко можно пожертвовать лишь ребенком из общественного приюта. И только приютский согласится на такое. Куда ему еще деваться?
Так легко пожертвовать! Что ж, он прав, Ингрей знала это всю свою жизнь. «Я этого не забуду», — сказала мать. Ингрей понимала, что это значит. Знала, что Нетано попытается выдавить из ситуации максимум политической выгоды, независимо от того, выживет Ингрей или нет.
Она хотела ему возразить на это продуманное оскорбление в ее адрес и выговорить за презрительное отношение к приютским детям. Но поняла, что если она откроет рот, чтобы возмутиться, то, скорее всего, просто закричит или заплачет. Поэтому Ингрей лишь сказала как можно приветливее:
— Очень приятно познакомиться с вами, пролокутор, — и тут же сжала зубы, чтобы случайно не выдать себя.
Хранительница раритетов, сидевшая с другого бока, начала беззвучно рыдать. Спустя пару минут пролокутор рявкнуло:
— Прекрати уже распускать сопли! Ты ничем не лучше этих спиногрызов, хватит разводить сырость и всех раздражать, все равно ничего не изменится.
Ингрей наклонилась к хранительнице:
— Меня зовут Ингрей Аскольд. Думаю, мы с тобой и раньше встречались.
— Никейл Тай, — ответила девушка. — Я же не специально плачу.
— Мне тоже хочется плакать. Может, если мы все одновременно разревемся, то затопим комнату и устроим мехам короткое замыкание.
Ингрей не знала, почему так сказала, слова вылетели изо рта сами собой. Может, оттого, что смерть так близка. Или оттого, что она помнила, что Тик пытается добраться сюда. Возможно, он уже где–то совсем рядом.
Никейл робко улыбнулась, хоть подбородок у нее все еще дрожал. Вытерла глаза рукой, но слезы все равно продолжали капать.
— Думаю, система атмосферного контроля быстро впитала бы всю влагу. Влажность вредна для раритетов.
— Тогда придется придумать другой план, — сказала Ингрей. От страха у нее кружилась голова. Зачем она все это говорит? — Например, лить слезы прямо на них.
Мех крепче сжал пушку и склонился над ними.
— Ты водонепроницаемый? — спросила Ингрей и, когда мех ничего не ответил, добавила: — Уверена, так и есть.
— Конечно, глупо было бы начинать войну с такими мехами. Тогда мы их победили бы с помощью ведер и водометов.
— Да заткнитесь уже! — рявкнуло пролокутор Дикат.
Никейл снова залилась слезами. Неужели Дикат все это время ругало ее?
Пролокутора Дикат уважали за то, что оно умело говорить просто и прямо, без танцев с бубнами и прочих дипломатических ужимок. Но Ингрей–то понимала, что плохой дипломат никогда бы не смог стать пролокутором.
— Вам очень плохо, пролокутор? — спросила Ингрей. Она взглянула на нависшего меха над ними и добавила по–йиирски: — О чем вы вообще думаете? Заставляете это бедное ослабевшее пожилое неино…
— Ослабевшее! — возмущенно воскликнуло пролокутор Дикат.
— …заставляете его сидеть на полу без подушек, без поддержки для спины. Вы, по крайней мере, могли бы предложить ему скамью!
Мех никак не отреагировал.
— Вы и к своим пожилым родственникам тоже так относитесь?
Никакого ответа.
— Да чтоб вы знали… — начало пролокутор Дикат.
— Замолчите! — перебила его Никейл. — Мы все умрем, и если вы нам хамите, то почему мы должны вести себя вежливо?
— Мол–чать! — раздалось у них за спиной.
К ним быстрым шагом подошла командор. Наверное, темный гладкий шлем, за которым все еще скрывалось ее лицо, к тому же усиливал голос. Этнограф Ченнс выглядывал из–за ее плеча.
— Ведете себя хуже детей!
— Командор Хатквебан, — сказала Ингрей. — Разве вам неизвестно, что у пролокутора больные суставы?
