Мне не нравилось играть с другими девочками: моим коньком была стрельба по куклам из рогатки. Я предпочитала дружить с мальчиками, которых было легко заставить плясать под свою дудку. Правда, рано или поздно они догадывались, что я использовала их, и мне приходилось искать развлечений в одиночестве. Именно тогда я привыкла держаться особняком, устанавливая между собой и другими некоторую дистанцию. В этом я походила на свою мать, считавшую, что все люди в душе обречены на одиночество, особенно женщины. Моя мать отличалась меланхолическим складом характера, и я чувствовала себя стесненно с ней, вероятно потому, что она единственная из членов нашего семейства хоть немного понимала меня. Мама умерла, когда я была еще ребенком. Отец снова женился – на вдовушке из Вальядолида, которая всегда меня недолюбливала. Если мы оставались наедине, она называла меня маленькой шельмой.
Только после смерти мамы я осознала, как она мне нужна и как мне ее не хватает. Наверное, по этой причине я начала ходить в университетскую библиотеку, куда мама перед смертью оформила мне читательский билет, ничего не сказав отцу, считавшему, что мне полагается читать только катехизис и жития святых. Мачеха ненавидела книги. Вид книг выводил ее из себя, и она прятала их на дне шкафов, чтобы они не портили интерьер дома.
Визиты в библиотеку изменили мою жизнь. К катехизису я не прикасалась даже случайно, а единственным примером житийной литературы, какой я прочитала с удовольствием, было жизнеописание святой Терезы с ее интригующими мистическими экстазами, которые лично я связывала с сокровенным эротическим опытом, о чем я не осмеливаюсь говорить откровенно даже на этих страницах. В библиотеке я читала все, что мне разрешали, и особенно то, что не рекомендовали. Донья Лорена, ученая библиотекарша, заступавшая на дежурство по вечерам, обычно подбирала для меня книги. Она называла их “литературой, которую обязана прочитать каждая девушка, хотя, по мнению большинства, не должна этого делать”. Донья Лорена утверждала, будто уровень варварства общества измеряется шириной пропасти, проложенной между женщинами и образованием. “Никто не может испугать невежественного человека сильнее, чем женщина, умеющая читать, писать, думать и вдобавок показывать коленки”. Во время войны донью Лорену бросили в женскую тюрьму, и, по слухам, она повесилась в своей камере.
Я хотела бы провести жизнь среди книг и тешила себя надеждой, что однажды мои собственные истории займут достойное место среди изданий, вызывавших у меня благоговение. Не постесняюсь признаться, что настало время (в полном соответствии с предсказаниями доньи Лорены), когда мне начали нравиться и мальчики тоже. Даже очень. Тут, пожалуй, можно рассказать и посмеяться над тем, как я с дрожью в коленях наблюдала за молодыми людьми, разгружавшими ящики на рынке Борн и бросавшими на меня голодные взгляды. Меня завораживали тела, покрытые потом, и мне представлялось, что их загорелая кожа должна была иметь вкус соли. “Все, что хочешь, красотка”, – пообещал мне один из них, после чего отец на неделю запер меня дома. И я целую неделю рисовала в воображении, что́ мог предложить мне тот грузчик, и чувствовала себя немного святой Терезой.
Откровенно говоря, ровесниками я мало интересовалась, к тому же они меня побаивались, поскольку я одерживала над ними верх во всем, кроме одного: не могла тягаться с ними в состязании, кто пописает дальше всех против ветра. Мне, как девочкам моего возраста, нравились юноши постарше, особенно те, кого матери заносят в категорию “он тебе не пара”. Я не умела наряжаться и добиваться желаемого, во всяком случае поначалу, но вскоре поняла, как им понравиться. По большей части мальчики являлись полной противоположностью тому, как их описывали в книгах: они отличались примитивным складом ума, и я научилась просчитывать их мгновенно. Полагаю, я никогда не была так называемой хорошей девочкой. Нет смысла лгать себе. Кто по доброй воле пожелает стать хорошей девочкой? Лично я не хотела. Я затаскивала юношей, которые мне нравились, в темный уголок в подъезде и заставляла себя поцеловать. Но так как мои избранники частенько умирали от страха или не знали, с чего начать, я целовала их первой. Приходской священник, прослышав о моих похождениях, вызвался немедленно провести обряд экзорцизма ввиду моей явной одержимости. У мачехи от пережитого позора случился нервный срыв, и она месяц приходила в себя. После той истории мачеха объявила, будто в лучшем случае мне светит карьера певички, а в худшем ждет прямая дорога “на панель”, как она выражалась. “А потом тебя уже никто не захочет взять в жены, маленькая шельма”. Отец, не знавший, что делать, попробовал устроить меня в церковную школу-интернат
