— Джексон, что тебя так насмешило?!
23
Я сглотнул. В горле пересохло от смеха.
Я заставил себя отойти от кровати. Я пронесся через всю комнату. Схватив сестру за руку, я выволок ее в коридор.
— Это… это ты виновата! — выкрикнул я задыхаясь.
Она рывком высвободила руку.
— Пусти меня. Ты спятил? Мама хочет позвонить доктору Марксу. Тетя Ада считает, что тебе место в больничке.
— Все ты виновата, — повторил я, пытаясь прочистить мысли.
— Джексон, о чем ты говоришь? — негодовала Рэйчел. — Что я сделала-то?
— Ты прокричала эти слова, — сказал я. — Ты оживила болванчика.
Она вжалась спиною в стену. Моргнула несколько раз, потом посмотрела на меня:
— Ты действительно крышей поехал…
— Нет. Я серьезно. Это правда, — настаивал я.
Я показал на свою комнату:
— Видала его? Видала, как он ржал?
— Я только тебя видела, — сказала она.
— Короче: он живой, — сказал я. — Ты вызвала его к жизни. Он живой, он злой и…
Рэйчел попятилась от меня.
— По-моему, Джексон, я тебя боюсь. Правда.
— Выслушай меня! — закричал я. — Клянусь, я говорю правду. Я не сумасшедший, Рэйчел. Этот болванчик…
— Этот болванчик — копия, — сказала Рэйчел. — Это даже не настоящий Слэппи. Ты же слышал, что сказал дедушка.
— Дедушка ошибался, — возразил я. — Это настоящий Слэппи. Это тот самый злющий болванчик, о котором он нам рассказывал.
Она смотрела на меня и не отвечала. Было видно, что она крепко задумалась.
— Он… он заставляет меня делать все эти безобразия, — пробормотал я. — Он говорит, что я теперь его сын и…
— Его сын?!
Я кивнул.
— Он… он заставляет меня говорить все эти ужасные оскорбления. Он законченный негодяй, и таким же делает меня. Он использует меня, как болванчика.
Рэйчел покачала головой.
— Как? — спросила она. — Как он это делает?
— Он проник в мою голову, — объяснил я. — Я слышу странный звук — и он уже тут как тут. В моем мозгу!
— Честное слово, ты меня пугаешь, — проговорила Рэйчел. — Ты головой, что ли, стукнулся? Упал и треснулся башкой?
Я испустил протяжный вздох.
— Нет, я не стукался головой. Рэйчел, ты же меня знаешь. Я… я не сумасшедший. Я никого не оскорбляю. Никогда. Я не устраиваю розыгрышей, верно? И я всегда говорю правду.
Она изучала мое лицо. Наконец, она сказала:
— Да. Это правда. Ты никогда ничего не выдумывал.
— Так ты мне веришь?
Она схватила меня за руку и потащила к двери спальни.
— Ты никогда раньше не лгал мне. Ни разу. Так что валяй. Покажи мне, Джексон. Докажи мне это. Покажи мне, что он живой.
— Хорошо, — сказал я. И подвел ее к кровати. — Хорошо. Хорошо. Договорились. Держись сзади и смотри.
24
Болванчик сидел на моей кровати, вытянув ноги и привалившись спиной к стене. Голова его упала на грудь, а руки свободно покоились на одеяле.
— Слэппи, подъем, — сказал я. — Объяснись с Рэйчел.
Болванчик не двигался.
— Слэппи, скажи Рэйчел, кто на самом деле Сын Слэппи, — потребовал я.
Болванчик продолжал сутулиться, обмякший и безжизненный.
— Ну же, Слэппи. Я знаю, ты не спишь, — сказал я. — Давай, двигайся.
Нет. Он даже не шелохнулся.
Я поднял его и встряхнул.
— Просыпайся, Слэппи. Хорош прикидываться. Проснись и поговори с Рэйчел.
Его ноги крутились, когда я тряс его. Руки безвольно болтались. Голова завалилась вперед.
— Говори! Говори! Говори! — орал я.
Ладонь Рэйчел легла мне на руку.
— Положи его. Ну же, Джексон. Положи его. Сколько его ни тряси, толку не будет.
С гневным криком я швырнул болванчика на кровать. Он приземлился на спину. Его голова и руки подскочили разок, и он остался неподвижно лежать на одеяле.
Я тяжело дышал. Сердце колотилось.
Рэйчел смотрела на болванчика. Затем перевела взгляд на меня.
— Джексон… я… не понимаю.
Я услышал громкое чириканье.
Рэйчел расплылась перед глазами, словно фото не в фокусе. Затем она постепенно опять приняла явственные черты.
В голове было странное чувство… тяжесть.
— Конечно не понимаешь, — отрезал я. — Чтобы понимать, мозги нужны.
— Джексон…
— Рэйчел, помнишь тест, что ты проходила в школе? Который показал, что твой интеллект не выше, чем у дыни?
Она хлопнула меня по плечу.
— Заткнись. Почему ты такой ужасный?
— Зато дыня посимпатичнее будет, — продолжал я. — У нее кожица гораздо лучше. С такой рожей, как у тебя, я бы предпочел ходить на руках, чтобы все видели меня с лучшей стороны!
Я откинул голову назад и расхохотался холодным, жестоким смехом.
— Просто заткнись. Ты придурок!
Я оттолкнул ее назад.
— Можешь отойти? От твоего дыхания обои скручиваются. Слыхала о такой вещи, как зубная щетка?
— А-а-а-а-ргх! — зарычала она в бешенстве. — Ненавижу тебя. Правда ненавижу. Вот я расскажу маме и папе, как ты со мной обошелся! — Оттолкнув меня, она вихрем понеслась к лестнице.
— Правда глаза колет! — крикнул я ей вслед, откинул голову назад и снова захохотал.
Я все еще смеялся, когда Слэппи вдруг резко ожил. Он поднял голову и выпрямился. Его большая деревянная рука взметнулась и поймала меня за руку.
— Оу-у-у! — взвыл я от боли, когда деревянные пальцы сдавили мое запястье. Сильнее… сильнее… Боль терзала всю правую сторону моего тела.
— Ох-х-х-х-х. Перестань. Отпусти.
Но деревянная рука не ослабляла хватки.
— Ты совершил ужасную ошибку, сынок, — проскрипел болванчик своим мерзким, пронзительным голосом. — Напрасно ты пытался меня заложить.
— Но… но…
Он приблизил свое лицо к моему и гаркнул мне прямо в ухо:
— Меня это ужасно расстраивает, сынок! Ты ведь не хочешь видеть меня расстроенным, не правда ли?
25
На следующее утро мне не хотелось спускаться к завтраку. Я знал, что придется объяснять маме и папе, с чего я так взбеленился за ужином.
Но мог ли я сказать им правду?
Никак нет. Если я стану объяснять про Слэппи, они мне не поверят. Им наверняка захочется потащить меня к врачу. А Слэппи обозлится пуще прежнего.
Он был прав. Мне не хотелось видеть его в гневе. При одной мысли об этом по спине пробегала ледяная дрожь.
— Джексон? — окликнула мама снизу. — Спускайся завтракать. Ты опаздываешь в школу.
Делать нечего. Я медленно спустился по лестнице и вошел в кухню.
Рэйчел сидела за столом, перед ней стояла тарелка глазированных хлопьев. На верхней губе сестры красовались «усы» от апельсинового сока.
На папиной тарелке оставались только крошки да лужица сиропа. Видимо, он уже ушел на работу.
Когда я вошел, мама посмотрела на меня в упор. На ней до сих пор был розовый халат. В руках она держала чашку кофе. И нервно постукивала ногой.
— Джексон?
— Я могу объяснить, — начал я. — Видишь ли, вчера у меня жутко разболелась голова и…
Фиговый я все-таки лжец.
Я привык всегда говорить правду. Я ведь славный малый, помните?
Мама прищурилась.
— Голова, значит? Боюсь, это не объясняет твоего вопиющего хамства.
Я понурился.
— Знаю, — пробормотал я. — Но, понимаешь…
— Ты с какого-то перепугу возомнил себя юмористом? — сказала мама. — Неужели ты думал, что все эти мерзкие оскорбления были смешными?
Я продолжал смотреть в пол.
— Нет.
— Я могу много порассказать тебе о смешном, — все сильней распалялась мама. — В юморе я кой-чего смыслю. И поднимать людей на смех из-за их внешности, раня их чувства…
— Знаю, — повторил я. — Я не хотел. Честное слово,
