Ирен хмурилась, но Сенлин опознал эту гримасу как «задумчиво-хмурую».
– Ну и че?
– Мы считаем башню достопримечательностью или рынком, но это не так. Она двигатель. Четыре нижних кольцевых удела целиком – это одна огромная динамо-машина. Вода, огонь, пар, а потом здесь, в Новом Вавилоне, искра! – Сенлин вскинул руки, словно готовясь услышать аплодисменты. Ирен сидела перед ним, сгорбившись неумолимой жабой. Он в раздражении опустил руки. – Куда уходит вся энергия? Маленькое ее количество просачивается, чтобы подпитать местные грубые тусклые лампочки и спровоцировать переизбыток статического электричества, да, но ты подумай: сотни тысяч, может быть, миллионы мужчин и женщин неустанно трудятся, производя энергию, которая предназначена не для них. Так кто же все это построил? Для кого она? Что этот кто-то делает с такой мощью? Почему мы за это платим и страдаем, чтобы произвести то, от чего нам никакой пользы, – то, что нас фактически порабощает?
Взгляд Ирен метался туда-сюда, пока она обдумывала услышанное. Хоть и необразованная, она вовсе не была тупой, и Сенлин знал: амазонка способна уловить несправедливость того, что он ей раскрыл. Сделанный ею вывод, начавшийся с глубокого вздоха, его разочаровал.
– Ну и что? – сказала она в конце концов. – Это несправедливо. Башня вся прогнила. Небо черное. И че?
– Надо перестать притворяться, что это не так, – сказал Сенлин и в порыве безрассудной искренности потянулся над полом, укрытым ковром, и положил руку на ее толстое запястье. Амазонка не шелохнулась, хотя могла бы легко сломать его кисть. – Мы сбежим.
Она ответила злобной зубастой ухмылкой, словно вспомнила что-то смешное. Сенлин почувствовал, как «карета» подпрыгнула на неровной брусчатке и повернула сперва в одну сторону, а потом быстро в другую.
– Ты мне нравишься, – сказала Ирен. – Ты не сдаешься, даже когда должен. Возможно, ты не ошибаешься по поводу башни. Мне нравится твоя теория. Она забавная. Возможно, правдивая. Но… – Она откинулась на спинку сиденья и расправила плечи, отчего блестящая панель позади затрещала. – Когда я вот так ездила в последний раз, мне пришлось задушить капитана порта и выкинуть его тело с башни.
Рука Сенлина задрожала, и он почувствовал, как покрывается гусиной кожей, отчего рукав стал натирать.
– Значит, вот что случится дальше?
– Дальше ты поговоришь с Голлом о деньгах, которые воровал. Я очень надеюсь, что ты сумеешь заморочить ему голову. Если кто и сможет болтовней выпутаться из такого, то это ты. Но я бы не рассказывала ему о твоей теории. Ему нравится быть тем, кто рассказывает теории сам.
– Ага. Спасибо за это и за откровенность. Раз уж на то пошло, я думаю, ты отлично справишься с моим удушением. – Тон, которым он это произнес, не очень-то соответствовал любезному заявлению.
– Если до этого дойдет, надеюсь, ты будешь сопротивляться. Ты многому научился. У тебя получалось все лучше. Ты перестал так много метаться. Метаться – это плохо. Крепко держись на ногах, пока можешь. Сражайся терпеливо. Стой на своем.
– Непременно, – пообещал Сенлин с вновь обретенным спокойствием.
Он посмотрел на свою руку, и дрожь прекратилась, как будто угасло пламя свечи.
«Карета» остановилась, Ирен открыла дверь, и Сенлин увидел снаружи только темноту. Город исчез: его угольная вонь и механический гул; его густой, как грезы, туман; его орда одиноких сердец – все исчезло. Ирен вышла из «кареты» и размяла поясницу. Водитель передал ей масляный фонарь, который едва ли был ярче спички. Сенлину пришло в голову, что он понятия не имеет, где находится. Если она планировала убить его, вряд ли могла выбрать для этого более уединенное и потайное место.
– Идем, Томас Сенлин, – сказала Ирен. – Тут недалеко.
Глава пятнадцатая
Я не могу выбросить из головы дерзкую блондинку, которая пыталась меня шантажировать. Она, должно быть, чувствовала себя такой умной. Она действительно верила, что сможет сколотить на мне состояние и изменить свою жизнь. План был неплохой. Но она была обречена из-за своей ничтожности, невежества и надежды. Возможно, со мной все обстоит так же.
Т. Сенлин. Башня для всех, муки для одногоСенлин ничего не видел за пузырем оранжевого света. Нетерпеливое эхо вторило звукам шагов. Он чувствовал себя погребенным в темноте, в милях от всего, что ему знакомо. Пройдя пятьдесят шагов, они наткнулись на гладкую, как стекло, стену, в которой обнаружилась черная железная дверь. Ирен повесила лампу на колышек и достала из-под кожаного передника несколько мастер-ключей. Перебрала, нашла нужный и сунула в замочную скважину, а потом толкнула черную плиту.
В открывшемся помещении поместился бы весь складской двор. Наверное, раньше здесь находилась фабрика или склад, но теперь не осталось ни машин, ни стеллажей – лишь одинокий домик.
Посреди помещения стоял идиллический каменный коттедж, гордый и безмятежный, как будто он имел полное право там находиться. Но какое же богатство и воля потребовались, чтобы наколдовать такое! За исключением дымохода – странной тонкой кирпичной штуковины, тянущейся к потолку склада, – дом выглядел довольно живописно. Фронтоны недавно покрасили, а раствор между камнями выделялся, белый, как безе. Окна излучали теплый свет. Фигуры двигались за занавесками, которые изгибались и ложились складками, позволяя заглянуть внутрь. Ставни и водостоки были прилажены безукоризненно, хотя зачем дому внутри склада – внутри кольцевого удела, внутри башни! – нужны эти штуки, Сенлин понятия не имел. Казалось, он наконец-то добрался до самой маленькой куклы в наборе матрешек.
Сенлин едва успел справиться с удивлением, как Ирен подтолкнула его к дому. Входную дверь украшал вечнозеленый венок – импортная, недешевая деталь. Дверь распахнулась от первого же стука Ирен, и ее окружила стая детей. Они бросились на нее. Они забрались по ее ногам и принялись дергать за цепь на талии, не переставая верещать. Она нагнулась и нежным фальцетом поприветствовала каждого по имени. Дети в возрасте от трех до одиннадцати лет были шумными и нарядно одетыми в яркие платья. Ростом ни один не превышал полутора метров, и все щеголяли знакомыми темными шевелюрами.
Финн Голл стоял позади них с хозяйским видом, гордо засунув руки в карманы вельветового домашнего жакета. Дети вспомнили о манерах и освободили гостям путь. В прихожей пахло свежим хлебом и ароматным дымом. В столовой, слева от Сенлина суетилась пухлая красивая женщина, она беспокойно складывала и перекладывала декоративные салфетки. Справа от него располагалось уютное логово. Огонь в очаге радостно озарял стулья с бархатной обивкой. Голл представил женщину, которая покраснела до самой шеи, как миссис Эбигейл
