– Князь вам про горностаев поведал?
– Ну… – Берест с трудом вспоминал теперь, от кого и когда об этом узнал. – Вначале князь, да.
– Когда?
– Я ему Ингорев меч привез… Он после этого, как меч народу показал, завел разговор, что еще мечи привезут.
– Ты привез? – Об этом Етон слышал впервые. – А сказал ваш боярин, будто Тетерев-река принесла.
– Ну, почти так…
– Давай сказывай, – с любопытством, будто ему долгим вечером посулили занятную байку, велел Етон.
Берест начал рассказывать, как к нему попал Ингорев меч. Про Рощуки, а заодно и как его занесло в Рощуки. Про первый его бой с русами у брода через Тетерев – неудачный. Про Малин. Но это все Етон слушал не слишком внимательно, похоже, думая о своем. Потом спросил:
– Стало быть, Володислав давненько знал, что горностаев сюда из Киева повезут, а от саксов – мечи?
– Вроде так. С лета еще.
– С лета… Вот ведь змей лукавый! – с досадой прошипел Етон и сжал кулак на подлокотнике. – Да и я тоже хорош, дурень старый…
Если все затевалось в то время, пока Ингорь киевский был жив, то его жена не могла искать нового мужа и слать другому властителю «белых куниц». Но после того как Ингорь погиб, торговая сделка могла обрести новый смысл. И если кто-то знает об этом, то один только Мистина. Он был как раз тем человеком, который мог и знать правду, не известную больше никому, и выдумать байку, чтобы провести старого дурака.
– Вы ведь хотели, чтобы я Свенельдича в шею прогнал, а с Володиславом задружился? – Етон взглянул на стоявшего перед ним деревского отрока.
– Сожрут они нас, древлян, потом и другим не поздоровится, – угрюмо ответил Берест. – А вместе и отбились бы.
Он уже не верил, что хоть кто-то встанет против Киева, кроме древлян, которым деваться больше некуда. Свенельдич, ровно Кащей, мог очаровать и подчинить даже гору каменную.
– Выйти с вами против них я не могу, – произнес Етон, но вопреки смыслу слов Берест услышал в его голосе некое благое обещание. – Я меч целовал на дружбу и мир… а коли Свенельдич и солгал, за руку мы его не поймали. Нарушу мир первым – боги меня моим же оружием поразят. А я хочу пасть от меча, – он горько усмехнулся, будто выражал желание совсем несбыточное, – но не от своего! Ты поезжай к Володиславу и ему передай: коли будет дело его совсем худо, пусть пошлет ко мне. Я, может, поддержу чем…
– Поезжай? – повторил Берест.
– Я отдам тебе твою лошадь. Марене сам уж поднесу, другую выберу. Близняк! – кликнул Етон своего тиуна. – Вели покормить вот этого. И припасу ему выдай на дорогу. Дорога-то будет неблизкая…
Тиун увел отрока в поварню – не с гридями ж его сажать. Етон опустил голову, ссутулился, будто у него уже не было сил держать собственные плечи. Он целовал меч перед богами, что после смерти оставит свою землю Святославу, Ингореву сыну. Тот договор и защищал его от посягательств слишком уж бойких киевских русов, и ставил под угрозу – а что, если им надоест ждать? Он, Етон, собрался жить еще долго, а Святослав уже, говорят, почти взрослый… Самое лучшее – дать ему другого врага и постараться, чтобы этот враг не был повержен слишком быстро.
И даже если Свенельдич все же солгал… Вспоминая правду древлян и ложь киянина, Етон будто взвешивал мысленно то и другое на невидимых весах. И против воли чувствовал: если даже нанадежным и ломким мечом лжи Свенельдич выигрывает бой с правдой… На киевского жеребца поставить будет вернее.
Часть четвертая
Выбора, куда ехать из Плеснеска, у Береста особого не было. Именно ему Етон дал тот ответ, за которым приезжал боярин Красила, и этот ответ нужно было доставить в Искоростень. Не желая ни гнаться за Красилой вдоль Случи, ни ехать по памятной Моравской дороге, высматривая впереди щиты замыкающего дозора киян, Берест отправился к верховьям Тетерева, а оттуда двинулся через Малин к Искоростеню. Уже принимался идти снег, но замерзшая дорога меж лесов и полей была еще видна. Случится сильный снегопад – придется ждать, пока встанет Тетерев, а дальше пробираться по льду.
Всю осень и начало зимы над землей Деревской собиралась гроза, и все от мала до велика ощущали ее давящее дыхание. Знали: спокойная жизнь кончилась. Близ верховий Тетерева бродили смутные слухи о каком-то избоище в лесах на Рупине, но своими глазами никто его не видел. Далее на восток все слышали о разорении Малина. Не раз Береста останавливала стрела, вонзившаяся в землю под копытами Рыбы, и хриплый голос из гущи ветвей спрашивал, чьих он будет, куда направляется и кто идет за ним. Берест, несмотря на опасность, радовался таким случаям: древляне уже не были беспечны и готовились за себя постоять.
Но разговоры с весняками не радовали. Никто не хотел идти в войско к Искоростеню, оставив дом и семью на милость киевского князя. Бабы ворчали и открыто бранили князей: и вздумалось им с русами ссориться, жили хоть и не богато, да спокойно. У Береста зрела мысль, что он сделал бы на месте Володислава, но кто ж его спросит?
Малин оказался пуст, на снегу между дворами – ни единого следочка. На месте сожженных русами изб высились снеговые кучи с торчащими обгорелыми жердями. Берест обошел все уцелевшие избы: признаков нового налета не нашлось, жители ушли по доброй воле и унесли все пожитки, какие смогли. Остались только лавки да разная худая утварь. Гумно вымели, ни единого зернышка не оставили. Куда ушли? У кого где родня, туда, надо думать, и подались. Кто в Истомичи, кто в Доброгощу… Подумал было завернуть к материной родне, проведать брата Огневку, но не стал. Не хотелось даже на день возвращаться в ту жизнь, где у него был род, прочный корень, дедовы могилы, весь веками устоявшийся обычай. Где он точно знал, что с ним будет завтра, через год, через десять лет… Как он будет жениться, какие имена давать детям, кто и как станет его хоронить… Все это теперь казалось сном. Да и что в нем осталось от прежнего Береста, Коняева сына, того, кого могли бы узнать братья матери? Сукман от Здоровичей, овчинный кожух из Плеснеска, варяжская секира… С того дня, когда Берест покинул Малин, он убил уже несколько человек. Пусть это были русы, ненавистное племя, причинившее земле Деревской столько горя… Но иногда ему снилось лицо матери, и она смотрела на него с ужасом.
В Искоростене его поджидала дурная весть. Здесь уже знали, что вся дружина Миляя в Божищах уничтожена, но поначалу никто не мог
