Его не спрашивали, кто предложил напасть на киевский отряд и угнать лошадей. Наоборот, хвалили, что сумел добраться с двумя шкурками до Плеснеска, а там еще и подстроил нападение на Свенельдича-младшего. А главное, за то, что сумел добиться от старого Етона хоть такого, полупризрачного обещания помочь.
В целом посольство в Плеснеск принесло куда меньше пользы, чем надеялся князь и оставшиеся при нем лучшие мужи. При упоминании Мистины Володислав едва не скрипел зубами. Он хорошо помнил тот летний день, когда все началось. Не перед кем другим – перед Мистиной он швырнул к подножию чура свою шапку и сказал: «Мы не дадим вам больше дани». И теперь в Мистине для него воплощалось все то зло, что из этого произросло.
После поездки на Волынь Берест жил у Володислава среди челяди, работал по хозяйству и ждал, когда придет пора для другого дела. Призыв князя не остался без ответа: с разных концов земли Деревской в Искоростень собралось уже около пяти сотен ратников. Частью их разместили в ближних весях, частью отправили в сторону Днепра – к городу Нелепову, уже занятому русами Тородда и смолянами. Те пока не шли дальше, ограничивались налетами на окрестные поселения, чтобы к вечеру вернуться в Нелепов. Часть весей им удалось ограбить и увести полон, частью жители разбежались, и теперь вокруг Нелепова все селения стояли пустыми. Иные вовсе сожгли. В Искоростене появились беженцы.
Как положено зимой, девки и бабы собирались на павечерницы – пришла пора прясть. На девичьи собрания звали парней, и Береста тоже звали. Как за человеком по-своему именитым, за ним всякий раз являлось посольство из двух-трех девок, с поклоном от своей баяльницы и приглашением пожаловать на павечерницы. Берест был в недоумении: какой им с него прок? На павечерницы женихов зовут, а из него жених как из волка серого – ни рода, ни дома. Он соглашался, отчасти смущенный незаслуженной честью, но всякий раз дело кончалось одним: парни собирались в кучку вокруг него или молодого боярина Коловея и толковали все про то же – про войну и русов. Никто уже не хотел слушать излюбленных зимних баек про «кости, приходите к нам в гости». Все хотели про налет на Малин, на Нелепов, про полон, про оружие, щиты, приемы русов. И оказалось, что обо всем этом Берест знает больше всех. Никому другому не случалось столько раз, как ему, встречаться с русами в вооруженных схватках. Часто просили показать варяжскую секиру – первую во всей земле Деревской воинскую добычу этой зимы.
На девок он и посмотреть как следует не успевал…
– А весняки в ратники еле ползут, потому что вот уйдут мужики сюда, к Ужу, а с Рупины русы в их пустые веси и зайдут, как волк в овчарню. Мне в одной веси говорили: вот пришел бы князь с дружиной, встал бы между нами и Рупиной, мы бы все к нему подтянулись!
Тут Берест слегка лукавил: он сам спрашивал весняков, пошли бы они в войско, если бы оно стояло между их избами и русами.
– А куда там, на Рупине, войско девать? – отвечал ему Коловей. Он всегда являлся на павечерницы с гуслями, но едва успевал тронуть струны, как завязывался обычный разговор и становилось не до песен. – Зима нынче, на снегу раз переночуешь, другой, но нельзя так невесть сколько жить!
– Если бы знать, когда русы придут! – подхватывали вокруг.
– Послать бы им сказать: так и так, назначим поле битвы, мол, через две седмицы…
– Но не до весны же они будут мочало мять!
– Хоть в воду смотри!
– Не в воду надо смотреть, а на Днепр, – сказал один молодец, Изнег. – Известное дело, чего они ждут. Святослава они ждут! Он теперь – киевский русский князь. Без него нельзя им начать такого дела. А поедет он в Киев по Днепру. Сказал бы кто князю – послать на Днепр дозор, Святослав – не синица, не пропустишь. У него небось войско целое при себе будет.
Как и Коловею, ему было лет двадцать пять; невысокий, основательный, он источал ощущение неторопливой силы, за что получил прозвище Медведь. Лицо у него было круглое, волосы спускались на низкий лоб мыском.
– На Днепре уже Турд стоит, – напомнил Коловей.
– Так в рога не трубить – мол, мы тут. Мы ж древляне! Нет ловчее нас ловцов! Не управимся волчонка отследить, чтобы стая нас не приметила?
Незадолго до Коляды в Искоростень приехал боярин Величар и привел дружину почти из тридцати ратников. Десять лет назад он единственный из всех именитых древлян участвовал в походе на Греческое царство. Тогда его многие осуждали: ишь, русов руку держит, у стремени князя киевского по доброй воле ходит. После разгрома в Боспоре Фракийском, когда греки жгли русские лодьи «олядным огнем», Величар оказался в той части войска, о которой даже Ингорь ничего не знал. Все уж думали, сгинул. Но в такую же мрачную пору предзимья, когда перестали ждать, Мистина привел половину того войска назад, и в числе уцелевших был и Величар. Домой он привез хорошую добычу – серебряные чаши, шелковое платье, шлем и пластинчатый доспех. До сих пор он и его родня на всех сборищах выделялись яркостью дорогих нарядов, пусть один кафтан, самый ношеный, боярыня порезала на полоски и обшила нарядные сорочки всем детям, невесткам и зятьям. Сыновей и зятьев Величар привел с собой девять человек, дома с матерью оставил только младшего, что родился уже после похода на греков.
За минувшие десять лет бывший силач заметно растолстел и дышал с трудом. Одышка и нутряная хворь порой надолго укладывали его в постель. На Ингоревой страве Величар не был по нездоровью, и несчастье помогло: хворь спасла ему жизнь. Только теперь, когда уже ложился снег, Величар довольно оправился, чтобы явиться к князю.
– Что вы тут, паробки, плетень пинаете? – сразу сказал он, при помощи двоих отроков с трудом сойдя с крепкого конька. – Вы воины или девки за пряжей? Дожидаетесь, покуда Святослав придет и рать приведет?
– Посоветуй, что делать-то? – попросил его Володислав. – У нас и сведущих в ратном деле нет совсем, и в войско народ вяло тянется.
– Потому что дела ратного не видит, вот и
