Усевшись в княжьей избе, Величар вытер потный лоб под темными кудрями и изложил свой замысел. Тот был несложен. Русы уже заняли устье Припяти: городец Нелепов и две-три ближние к нему веси. Но их там не слишком много: только дружина Турда, Ингорева брата, и смолянские вои, всего около трех-четырех сотен.
– А у тебя тут уже сотен пять, – говорил Величар Володиславу. – Чего сидишь – ударь на них, выбей из Нелепова. Сам Перун тебе время посылает – как подойдет Святослав, их не три сотни там будет, а как бы не три тысячи. А сейчас пошлет нам Перун удачи – вся земля Деревская возрадуется, глядишь, и у нас три тысячи будет.
– Людей хотелось бы сберечь, – возразил Красила. – Что толку растопыренными пальцами бить? Потери напрасные только.
– Так и у русов здесь не кулак, а один палец! – для наглядности Величар выставил собственный палец, довольно толстый. – А у нас против их пальца уже два! Сломаем один двумя-то!
Володислав только обрадовался. Собранным воям хотелось дела, ему хотелось победы – хоть какого-то успеха, удачи в борьбе, которая пока приносила лишь потери.
До Коляды времени оставалось мало, и выступили на днях. В числе княжьих отроков шел и Берест, с рогатиной на плече и своей варяжской секирой за поясом. Довольный, что наконец-то обязанность принимать решения, которые кому-то будут стоить жизни, лежит не на нем и не на молодых раззявах вроде него, а на князе и опытном в ратном деле Величаре. Для древлян этот толстый, одышливый боярин был чем-то вроде Ингорева меча: на нем задержался отблеск страха и славы Греческого похода. Верилось: человек прошел огненную пасть Боспора Фракийского, где молнии падали на русские лодьи и вмиг сжигали суда и людей, в сражении под Ираклией выстоял перед строем одетых в пластинчатые доспехи греческих всадников и вернулся домой прямиком через Греческое море, через злую печенежскую орду близ порогов – он уж верно знает, как поступать в любом ратном деле.
Снега навалило еще не так много, чтобы он мешал передвигаться, и на четвертый день к вечеру дошли до Нелеповской волости. Весь под названием Вырь была занята смолянскими воями, в десяти избах их стояло около сотни. До самого Нелепова оставалось поприща два.
– Сейчас ночуем, – сказал Величар, которого ради дородства везли на санях обоза, с припасами и оружием, – а перед рассветом и навалимся. Пойдет дело хорошо – как здесь закончим, пойдем на Нелепов. Если здесь всех перебьем, туда весть подать не успеют, – навалимся изгоном, глядишь, и городец назад отобьем.
Глядя на него, и весняки полнились верой в победу. Величар, толстый, малоподвижный, тем не менее был так спокоен и уверен, будто владел неким наузом, приносящим верную победу.
Развели костры в логу – без них холодную ночь было бы не вынести, – но дым терялся в ночном небе. Кое-как подремали, выставив дозоры, на ломаном лапнике у огня. Но мало кому удалось заснуть. Привычные к зимней охоте древляне привыкли и ночевать у костров, но волнение перед битвой, почти у всех – первой в жизни, мешало сильнее холода.
Еще во тьме вышли на дорогу и двинулись вперед.
– Пока дойдем, рассветет чуток, – утешал шагавших рядом Медведь. – Ровно столько, чтобы своих от чужих отличать, а больше и не надо.
Впереди несли боевого чура: деревянное изображение Перуна, ведущего древлян в бой. Вооружены все были рогатинами, топорами, у многих имелись луки. Володислав и Величар ехали верхом: только у них были шлемы, у боярина – даже греческий пластинчатый доспех, плотно облегающий выпяченный живот. У пояса Володислава блестела золоченая рукоять Ингорева меча. Пришла пора пустить его в дело. Вид у молодого князя был воинственный и вызывающий – будто у сокола, что нацелился на добычу. А ведь он, в свои двадцать два года, тоже ехал на первую в жизни битву.
За пару перестрелов от веси в лесу близ дороги вдруг зазвучал рог: дозор, оставленный русами, заметил опасность. Ему откликнулся другой – на перестрел ближе к веси. Иные из древлян устремились было на звук, но Величар остановил их:
– Стой, куда! Тур с ним! Что толку дозор бить, когда уж протрубили! Давай все бегом, пока там не поднялись!
Побежали, торопясь преодолеть оставшееся до веси расстояние. Та не была ничем ограждена, и вот уже впереди показались на подкладке темно-синего неба полузарытые в землю избы. Везде уже скрипели двери, раздавались крики.
– Дерева! – заорал во всю мочь Володислав, верхом влетая к первым дворам. – Бей!
И чуть не поплатился за лихость: возле всадника тут же свистнуло две-три стрелы, но спросонья и в темноте стрелки не смогли прицелиться как надо.
Полуодетые русы бежали из всех изб, из клетей, из гумна и даже из бань близ ручья, теснились в узких низких дверях. Иные даже не успели накинуть кожухи, и теперь их белые сорочки ясно были видны во тьме. Началась рубка. В Выри стояли смолянские ратники, у них тоже не было ни шлемов, ни кольчуг, ни мечей и щитов; навстречу деревским рогатинам устремлялись такие же рогатины и топоры.
– Дерева! – орали одни, чтобы отличить своих от чужих в темноте и сутолоке. – За Дулеба!
– Смоляне! – кричали другие. – За Крива!
– Володислав!
– Станибор!
Князь верхом носился туда-сюда, с седла рубя мечом всех смолян, кто подворачивался; тычком копья его ранили в бедро, но он пока не замечал этого в горячке боя. Его не учили обращаться с мечом, но тот сам летал, как молния. Одного касания острым лезвием, особенно в открытую часть тела, было довольно, чтобы нанести рану; из-за этого казалось, что меч наделен волшебной силой и несет смерть одним своим прикосновением. «Будто серп Маренин!» – мелькнуло в мыслях Володислава. Русы дают своим мечам имена. Если так, то Серп Марены – хорошее имя.
Величар не ввязывался в схватку накоротке: сидя в седле, он выцеливал белые рубахи и пускал стрелы одну за другой – почти всегда попадал. Крики, скрежет железа, стук по дереву раздавались уже по всей небольшой веси. Между избами, возле стен, внутри строений, даже у череды низких банек у ручья – везде метались темные очерки сражающихся, звучали вопли боли и крики торжества.
Продолжалось это не слишком долго. Уступающие числом, захваченные почти врасплох, смоляне были едва ли не все перебиты. Сколько-то их, наверное, успело уйти, пользуясь темнотой, убежать к лесу или по дороге к Нелепову. Пленных не брали: измученные ожиданием войны и досадой первых поражений, древляне в каждом ратнике киевского войска видели голову Змея и стремились срубить ее раз и навсегда. Раненых добивали, обрушивая секиру на незащищенную голову. Вскоре по площадке меж изб уже нельзя было пройти свободно, не
