Исполин отшвырнул с дороги сына, вошёл в спальню и вывел оттуда Марью за руку, и оттащил к себе.
Младший князь попытался помешать, но отец приставил меч к горлу девки. Сын отступил.
По приказу старика в своих комнатах заперли и сына, и его жену Цесарку.
Девку Марью князь увёл к себе и допрашивал весь день, и теперь продолжает.
Неясыт остался при своей власти, и теперь пребывал рядом с дочерью; охранять самого начальника охраны было бессмысленно, и Неясыт, несмотря на запрет, уже дважды выводил свою дочь из комнаты: один раз они зашли домой, и Цесарка переоделась; второй раз зашли в Храм, и оба долго там молились, и пожертвовали на алтарные нужды подарок невероятной ценности: платье, вязанное из тончайшей золотой нитки.
Спустя малое время старый князь призвал к себе Неясыта и коротко с ним поговорил; немедленно по окончании разговора начальник охраны поспешил в Храм и забрал золотое платье обратно, с глубокими извинениями, и вернул дочери, причём дочь была совсем не рада.
Причины произошедшего никто не знал, парни поумнее строили догадки, другие критиковали умников, третьи отмалчивались. Время катилось к вечеру.
Общее мнение было таково: дикая девка соблазнила княжьего сына и зачаровала сильнейшим любовным заклятием; теперь несчастный парнишка оказался всецело в её власти, и то, что она до сих пор находится в покоях старого князя и разговаривает с ним, – плохой знак; возможно, ведьма зачарует и старика, и тогда городу конец.
Свет, доходящий до меня через узкие щели в деревянном заслоне, стал слабеть и однажды вовсе пропал; мучительный, длинный этот день, наконец, закончился.
Я уже настроился, что меня вот-вот выведут.
Уже доносился снаружи топот многих сотен ног: люди шли на площадь, люди хотели видеть суд и участвовать в нём.
Когда замок на двери заскрежетал, я уже был готов, вскочил и поправил ремень.
Однако вместо караульных ко мне вошёл сам Неясыт: кряжистый и длиннорукий, низкорослый, источающий угрозу.
Он держался очень прямо и не убирал ладоней с рукоятей мечей. Он выглядел как человек, готовый изрубить в куски любого, кто встанет на его пути.
Он принадлежал к тому же поколению, что и сам старый князь. Он числился в телохранителях уже больше полувека.
Следом за ним, ступая бесшумно, вошла его дочь, – Цесарка, молодая жена княжьего сына; я, наконец, увидел её вблизи.
Её кожа блистала свежестью; огромные глаза мерцали. Чёрные волосы струились радужным водопадом. Строгое платье из багряной парчи закрывало всё тело, от горла до пят. Миру было явлено только лицо: бледное, совершенное, без малейших следов краски и пудры. На ней не было никаких украшений, даже колец на пальцах.
На малое мгновение я отдался во власть её всепобеждающей красоты, бешеной самочьей силы.
Она явно точно знала, чего хотела, и мир людской, верхний и нижний, не составлял для этой девушки никакого секрета.
У меня хватило ума поклониться дважды: сначала папаше, потом дочери.
– Сядь! – с ходу велел Неясыт и подошёл ближе.
Ростом он был мне едва по грудь; опустившись на лавку, я оказался с ним лицом к лицу.
– Зачем ты здесь? – спросил он. – Чего добиваешься?
– От вас – ничего, – ответил я. – Кроме снисхождения.
Тут Цесарка сделала очень плавное и мягкое, но решительное движение, обойдя отца и выступив вперёд, наклонилась ко мне и заявила тихо, но гневно и энергично:
– Не будет тебе снисхождения! Зачем ты притащил в город эту суку? Зачем дал ей золотую нитку? Чего ты хочешь?
Она тяжко пахла сладкими духами.
Я через силу улыбнулся.
– Хорошо бы пересмотреть мой приговор. Хорошо бы его отменить.
Цесарка переглянулась с отцом. Тот рассматривал меня с презрением.
– А при чём тут девка?
– Девка – это повод, – мирно сказал я. – Если бы не девка, вы бы меня и слушать не стали. А так меня послушает весь народ. Пять тысяч человек. Может, они меня простят. Вот моя цель. Вот зачем я это устроил.
Они слушали меня внимательно, глядели, не отрываясь.
Папаша Неясыт слишком тяжко сопел носом и слишком часто лязгал своими длинными мечами, а дочь слишком нервно кусала губы. Было видно, что оба напуганы и ни в чём по- настоящему не уверены: отсюда и слишком грозный, бешеный их вид; если бы они точно знали, что за ними нет никакой вины, – вели бы себя спокойнее.
Смотреть на них было неприятно; правда, на дочку, княжью жену – менее неприятно. Её синие глаза, даже полные страха, всё равно были бездонны.
Нет, вспомнил я, она теперь не просто княжья жена, а обладательница статуса «Княгиня Народа Птицечеловеков». Если бы мать молодого Финиста была жива – княгиней города называли бы её, а жену сына – «младшей княгиней», или «княжьей женой». Но поскольку супруга старого князя давно скончалась – по закону главной женщиной города и всего народа стала жена старшего сына.
На малый миг я позавидовал и сыну, и отцу, и всем прочим князьям в мире.
Самые красивые женщины всегда достаются наиболее сильным, могущественным и богатым.
Красота Цесарки была инфернальна, запредельна, волшебна.
– В чём секрет золотого платья? – спросила она.
Мне удалось изобразить недоумение.
– Какого платья?
– Золотого! – раздражённо повторила Цесарка. – Связанного из золотой нитки!
– Не знаю, – ответил я, на этот раз совершенно искренне. – Клянусь жизнью. Нитку девке подарил я. А что она из неё связала – не имею представления. Если честно, я сомневаюсь, что за одну ночь можно связать платье.
– Она связала, – произнёс Неясыт. – Очевидно, применила неизвестное нам колдовство. Под действие колдовства попал и старый князь. Теперь он хочет, чтобы моя дочь явилась на суд именно в этом платье. Зачем ему это нужно?
– Не знаю, – повторил я с сожалением.
– Говори всё, что тебе известно про дикую девку.
Я послушно изложил:
– Во-первых, она не колдунья. Младшая из трёх дочерей кузнеца. Родилась на юге. Там же и сошлась с княжьим сыном. Потом его ранили, он вернулся в город, а девка пошла его искать. Искала три года, пока не добралась до нашей долины. Там мы встретились. Я привёз её сюда.
– С какой целью?
– Чтобы помочь ей вернуть любимого.
Цесарка покраснела. Запах духов усилился.
– У любимого есть жена!
– Я этого не знал. Я ничего не знал и не знаю. Я – изгнан, мне нельзя было тут появляться. Я думал, что делаю доброе дело, возвращаю подругу младшему Финисту. Я думал, меня поблагодарят и наградят, и отменят приговор. А попал на суд. Знал бы, что так выйдет, – ни за что бы не полез. Остался бы внизу.
Неясыт оглянулся на дочь и вздохнул.
– Девку казнят, – сказал он. – Сбросят. А тебя – повесят. Ты живёшь последний день. Но я могу спасти тебе жизнь. Ты ведь хочешь жить?
– Хочу, – ответил я. – Глупо отрицать.
Неясыт улыбнулся, обнажив зубы, между прочим – крепкие и целые, и пока я на них смотрел – он
