– Ты забавно выглядишь, – говорит он, встряхивая руками и разбрызгивая по стенам дезинфицирующее средство.
С его одежды стекает жидкость, но ткань, скорее всего, влагозащитная, потому что его майка выглядит сухой. Даже синие полосы под глазами не размазались, что заставляет меня задуматься, нарисованы ли они или это какой-то мастерски закодированный алгоритм пигментации. Мой рюкзак лежит на поцарапанном стальном столе вместе со снаряжением Леобена. Он надевает кобру на плечи и раскладывает по своим местам оружие.
– Готова увидеть гражданские уровни?
Я киваю, стараясь сдержать дрожь. Глаза горят, одно ухо ничего не слышит, спутанные пряди прилипли к лицу, но я готова. Последние два года меня не раз охватывал интерес, как это место выглядит изнутри. Мне очень хочется узнать, от чего оберегал меня папа.
Я натягиваю рюкзак и откидываю волосы с лица.
– Я готова, пошли.
Леобен проводит меня через одну из дверей к грузовому лифту. Он качается из стороны в сторону, стонет, а затем почти целую вечность опускается вниз. Когда он наконец вздрагивает и останавливается, я слышу шум, доносящийся из-за дверей, и почему-то у меня так сжимает грудь, что трудно дышать.
Двери открываются. И я готовлюсь увидеть бетонные стены и ряды камер.
Но оказываюсь посреди улицы.
Здесь растут цветы и деревья. И ярко-зеленая трава. Между кафе, магазинами и красивыми каменными зданиями вьются мощеные дорожки. Я понимаю, что над нами потолок и толща земли, но когда поднимаю глаза, то вижу ясное лазурное небо.
По улице прогуливаются семьи, одетые в синюю одежду – на некоторых спецодежда, а на некоторых футболки с логотипом «Картакса» спереди. В кафе, расположенном напротив лифта, люди сидят на диванах и пьют что-то похожее на кофе из белых кружек. Пока взрослые обедают, передавая друг другу тарелки с едой, дети, визжа, бегают между столиками и играют.
И теперь я понимаю, почему те, кто отправился в «Хоумстэйк», никогда отсюда не возвращались.
Это место не тюрьма для них. А чертов рай.
Леобен берет меня за локоть и выводит из лифта. Но теперь он не сжимает мою руку так сильно. Должно быть, он понял, в каком я шоке.
– Ты в порядке, Агатта?
Я молча киваю и продолжаю разглядывать людей. Мне хватает одного взгляда, чтобы понять, что никто из них не убивал ради получения иммунитета, никто не терял себя в темных глубинах гнева. Они никогда не голодали зимой и не прятались от одичалых. Они никогда не видели плачущего ребенка с синяками на коже, который через мгновение взрывался посреди улицы.
Они попали в «Хоумстэйк», как только он открылся, и все это время попивали здесь кофе и ели кексы.
Ради чего я медленно умирала изнутри? Потому что папа сказал мне так поступить? Потому что он утверждал, что «Картакс» – зло?
Вот только папка с фотографией Коула казалась мне бо́льшим злом.
По толпе разливается тишина. Головы медленно поворачиваются в нашу сторону, и вскоре уже все смотрят на меня. Я вижу ужас на их лицах. И обрывки их разговоров эхом разносятся по округе.
– Новая прибывшая, обычный ребенок.
– Посмотри, какая она худая. Не могу поверить, что она прожила на поверхности так долго.
– Интересно, что она делала, чтобы выжить.
Я прячу грязные руки в рукава, вдруг понимая, какой меня видит эта толпа. Испещренным шрамами грязным уродцем. Чудовищем. Кем-то, кто убивал, чтобы выжить, вместо того, чтобы отправиться сюда.
Почему папа просил меня держаться подальше от этого?
– Хочешь поесть или чего-нибудь еще? – спрашивает Леобен.
Я качаю головой, продолжая осматривать толпу.
– Я могла бы жить здесь, но он заставил меня пообещать держаться от этого подальше. Он никогда не пытался связаться со мной, хотя мог бы сказать…
Леобен прищуривается.
– Я убивала людей, – шепчу я дрожащим голосом. – Я не хотела этого, но он сказал… Он сказал мне держаться отсюда подальше.
– Ох, черт возьми, – бормочет Леобен и потирает рукой лицо. – Пошли, Агатта. Давай убираться отсюда.
Он обнимает меня за плечи и ведет в какое-то здание. Мы там так долго блуждаем по разным коридорам, что я совершенно теряюсь в пространстве. Лишь понимаю, что мы в каком-то жилом комплексе. Из коридора ведут белые пронумерованные воздухонепроницаемые двери. Бо́льшая часть из них закрыта, но через остальные мне удается рассмотреть, как выглядят комнаты внутри. Они крошечные, с кроватями, которые прячутся в стену, с кухонными столами, к которым прикреплены струйные варочные плиты, кое-где виднеются стопки грязной посуды. Я вижу парня примерно моего возраста, развалившегося на кресле-мешке и просматривающего фильм в VR. Когда мы проходим мимо, он фыркает от смеха, и от этого звука я вздрагиваю, как от удара.
Все, что я вижу здесь, каждое улыбающееся лицо, причиняет мне невероятную боль.
Как папа мог заставить меня пообещать держаться подальше от этого?
Леобен подводит меня к одной из открытых комнат.
– Дакс забронировал нам два номера, хотя мы недолго здесь пробудем. Этот числится за тобой и Коулом. Тут ты найдешь все, что тебе может понадобиться. Мы с Даксом будем в комнате напротив. Думаю, ты захочешь принять душ и отдохнуть, прежде чем мы уедем.
Я захожу внутрь и осматриваюсь. В дальнем углу стоит двухъярусная кровать с занавесками, которые, если их закрыть, создают хоть какое-то уединение. У двери стоит раскладной диван, а напротив оборудована кухня и виднеется крошечная ванная комната.
Все довольно маленькое, и здесь тесновато, но зато есть кровать и вода. И мне бы хватило этого, чтобы быть счастливой.
Леобен топчется у порога, словно ему неуютно.
– Думаю, мы были не единственными, с кем Лаклан облажался. И мне бы ни за что не хотелось, чтобы он был моим отцом. Коул придет сюда, как только отчитается у руководства.
Обхватив себя руками, я киваю и с трудом сглатываю ком, который нарастает в горле. Больше не сказав ни слова, Леобен уходит и захлопывает за собой дверь.
И только тогда я наконец позволяю себе сломаться.
Глава 20
К тому времени, как Коул появился в комнате, я успела поесть, принять душ, переодеться в чистую одежду с логотипом «Картакса» и заплести волосы в косу. Покрасневшие глаза все еще выдавали меня, хотя я и побрызгала в лицо холодной водой, пытаясь скрыть свои слезы.
Но мне больше не хочется плакать. Теперь во мне пылает ярость. Мои плечи сковало от напряжения, и я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не вскочить и не сломать что-нибудь. Я сижу, скрестив ноги, на полу с генкитом в руках, а вокруг разбросаны папки с папиными заметками.
Коул почти не смотрит на меня, когда заходит в комнату, пропитанный запахом дезинфицирующего средства из шлюза. Он все еще сердится за то, что я согласилась отправиться сюда. Закрыв