— Послушайте, я… — начала Таис и неуверенно, все еще выставляя перед собой тенебрис, приблизилась ко мне, — я действительно…
Я поднял голову.
— Где я нахожусь?
80
Жидкокристаллические шторы на окнах не работали, и широкие многослойные стекла горели по краям, будто бы начинали плавиться от солнца. Я не мог даже смотреть в окно. После бессонной ночи я страдал от странной, необъяснимой светобоязни.
Виктор объявился ближе к началу занятия и, подкравшись, хлопнул меня сзади по плечу. Я испугался так, что чуть не выронил суазор.
— Готов? — бодро спросил он.
— И как я должен был готовиться?
Виктор пожал плечами и усмехнулся. Для прохождения первого практического занятия по нейроинтерфейсу нас всех разделили на группы по пять человек — по невнятному, никому не известному принципу, — и я оказался вместе с Виктором и еще тремя студентами, которых никогда в жизни не видел. Лиды с нами не было — своенравный генератор случайных чисел, распределивший всех по порядковым командам, приписал ее к группе, проходившей вводное занятие в самом конце, почти через две недели после меня. Я обещал все подробно рассказать, хотя Лида и делала вид, что практика по работе с нейроинтерфейсом волнует ее не больше, чем обычная лабораторная по химии.
Я же не находил себе места.
— Сам–то как? — спросил я Виктора. — Ты прямо педант сегодня. Не похоже на тебя.
— Да-а, — небрежно протянул Виктор, — часы отстают.
Но я не сомневался, что он тоже волнуется.
Накануне Виктор наслушался у старшекурсников глупых сплетен. Дескать, тесты с подготовительного на способность работать с нейроинтерфейсом иногда — в одном или двух случаях из ста — могут показать неверный результат. Существовала вероятность — небольшая, но от того не менее пугающая, — что после кромешного ада вступительных экзаменов и целого года на факультете ты потеряешь все из–за первого практического занятия.
Наша группа была уже в сборе, но все молчали. Кто–то со скучающим видом смотрел в суазор, кто–то нетерпеливо прохаживался перед закрытыми дверями аудитории — вперед и назад, вперед и назад — четко выверенными шагами, как часовой у забытого поста.
Не одного меня напугали истории об ошибочных тестах.
Виктор улыбнулся и приоткрыл рот, намереваясь, видимо, выдать очередную страшилку от старшекурсников, но передумал.
— Не спал, что ли, всю ночь? — спросил он.
— Так заметно? — вяло сказал я.
Больше мы не говорили.
Занятие началось в тишине.
Мы неторопливо зашли в аудиторию, где должна была проводиться лабораторная, и встали перед рядами высоких кресел, похожих на стоматологические — точно пациенты, записанные на прием.
С профессором, который вел первое практическое занятие, нас уже знакомили раньше — правда, я никак не мог вспомнить его имени, хотя раньше не забывал имена.
— Что ж, — сказал профессор, кисло сморщившись в попытке изобразить приветливую улыбку, и молитвенно сложил ладонями руки, — что ж, — повторил он, — первая лабораторная, да?
Ему никто не ответил.
Невысокий и худощавый, с осунувшимся бледным лицом — так обычно выглядят люди, годами пролежавшие в стационаре, — он старался казаться радушным и часто улыбался, наглядно демонстрируя то, что современная стоматология не всесильна.
— Всех, кто волнуется, — сказал профессор и осмотрел нас глумливым взглядом, — а это, как я понимаю, все, я попросил бы не волноваться.
Он помолчал, ожидая, что студенты оценят его шутку. Но никто не засмеялся.
— Для начала я немножко расскажу вам о том, что здесь да как, — продолжал профессор, забавно покачивая руками. — Да, хочу сразу сказать — если вы здесь ожидали увидеть все, о чем говорили вам коллеги со старшего курса — все эти провода, подключенные напрямую к мозгу, железные обручи, сжимающие виски, — то, боюсь, мне придется вас разочаровать.
Бодрый и деловитый голос профессора, так удивительно противоречащий его внешности, успокаивал. Я перестал думать о теории вероятности, об одном шансе из ста и позорном исключении со второго курса — и меня тут же сломила усталость. Сила тяжести в небольшой аудитории с затемненными окнами увеличилась за мгновение в десятки раз. Я едва мог устоять на ногах, с трудом справляясь со своим огрузшим неповоротливым телом.
— Плохо выглядишь, старик, — шепнул мне Виктор.
Профессор осуждающе на него покосился. Благоговейная тишина была такой же непререкаемой частью лабораторных, как и густая электронная тень на окнах.
— На сегодняшнем занятии… — говорил профессор.
Он подошел к одному из кресел нейроинтерфейса и, оценивающе смерив кресло взглядом, уперся рукой в широкий подлокотник, как будто тоже едва мог устоять на ногах.
— На сегодняшнем занятии, — повторил он, — мы не будем выполнять какие–либо сложные задания. Вам нужно пройти через первое подключение, ознакомиться с азами, так сказать. Поэтому волноваться не стоит. В первый раз вполне может что–нибудь не получиться. Это нормально. Это естественно. Для этого здесь я.
Голос его, впрочем, звучал уже не так уверенно. Я посмотрел на терминал, у которого он стоял — повернутый в мою сторону триптих с черными прорезями посередине, — и у меня перехватило дыхание.
— Первое подключение я проведу с каждым индивидуально, поэтому, — профессор мельком взглянул на настенные часы, — если нет добровольцев, то я, пожалуй, пойду по списку.
Я оказался вторым.
Девушка, которую профессор вызвал первой, несколько секунд просидела в кресле рядом со стеной, слепо уставившись перед собой. Я долго наблюдал за ней, чувствуя неприятный холодок на спине. Ее грудная клетка вздымалась через неестественно ровные ритмичные интервалы, как если бы ее подключили к аппарату искусственного дыхания. Руки лежали на подлокотниках — неподвижные и окоченевшие, как у восковой куклы. Она дышала, сидела в кресле, смотрела перед собой затуманенными глазами — и в то же время не выглядела живой. Потом девушка вздрогнула так, словно кто–то провел у нее под носом ваткой
